На скамье рядом с кухонным столом стояла большая корзина со свежевымытыми и очищенными фруктами. Там были сливы, абрикосы, вишни. Часть из них Роза собрала из своего собственного маленького садика, остальные сорвала с фруктовых деревьев, которые росли на деревенских улицах. Роза все утро посвятила чистке фруктов, ее пальцы были перепачканы их мякотью, а на некоторых остались небольшие случайные порезы от кухонного ножа.

Роза не задумывалась о Карле с тех пор, как вернулась в Надьрев. Она была не из тех, кто тратит время на пустые размышления о прошлом. Что же касается своего будущего, то она заглядывала в него ровно настолько, насколько это было необходимо. Она считала бессмысленным изводить себя мыслями о прошлом или же о предстоящем.

Вернувшись домой, она посвятила первый день наведению порядка: развязала узелок, который брала с собой в Цибахазу, осмотрела свою кухню, открыла ставни на окнах, промела в доме пол.

Время от времени к ней заходили соседи, однако эти визиты являлись скорее проявлением любопытства, они не были вызваны какой-либо необходимостью. Зашла также Лидия, сестра тетушки Жужи. Роза и Лидия всегда держали себя на равных, несмотря на возраст Лидии, которая была старше Розы на двадцать шесть лет. Обе женщины относились к деревенской жизни весьма прагматически, что бывает свойственно, как правило, людям со стороны. У них были схожие характеры, хотя для Лидии, в отличие от Розы, было порой характерно состояние беспокойства. Как и ее сестра, Лидия, испытывая тревогу, имела привычку вращать большими пальцами рук и слегка подрагивать ногой. Роза же отличалась хладнокровием и флегматичностью.

Внешне Роза выглядела вполне обычной женщиной. У нее было плотное, мускулистое телосложение, длинные, распущенные волосы, длинный нос, сидящий на продолговатом лице, ровная линия рта. Она редко складывала губы в улыбку, а когда это случалось, то быстро прятала ее. Общаясь с кем-либо, она, как правило, смотрела на своего собеседника отстраненно, с отсутствующим видом, ее взгляд скользил по нему, словно по тусклому стеклу.

В самый разгар фруктовых заготовок Роза услышала тихий, ритмично повторявшийся звон. Это был знакомый звук дребезжащего колокольчика фургона. Кто-то неторопливо подъезжал к ее дому. Роза стала внимательно прислушиваться к звону колокольчика, который становился все ближе, все настойчивей.

У Розы была возможность заранее узнавать, что кто-то сворачивал на ее улицу, завернув за угол, по звону колокольчика на его фургоне. У некоторых возниц колокольчик продолжал звенеть даже после того, как фургон уже останавливался напротив ее дома. У этого гостя к тому моменту, когда он подъехал вплотную к дому Розы и резко остановил свой фургон, звон достиг истерического накала и прекратился лишь спустя минуту.

Роза часто оставляла открытыми и свою калитку, и входную дверь. Через этот просвет она могла наблюдать за тем, что происходило на улице перед ее домом.

Вот и теперь она могла рассмотреть фургон, заставленный различными вещами. На пол и на сиденье были навалены деревянные сундуки, плохо перевязанные узлы, какие-то вещи, завернутые в одеяла. Вдоль стен фургона лежали сельскохозяйственные инструменты с налипшими на них комками земли и грязи. Посреди этой беспорядочной горы вещей сидел, скрючившись, Карл, который был похож на испуганную мышь.

Роза смотрела, как он неловко выбирался из фургона. Вначале он с трудом после нескольких неудачных попыток перекинул через борт здоровую ногу, стараясь не превратить беспорядочно набросанные пожитки, распиравшие фургон, в полный хаос. После этого он перекинул через борт другую ногу и осторожно спрыгнул вниз, попытавшись приземлиться на здоровую. Было видно, что его при этом пронзила острая вспышка боли. Годы усиленной нагрузки на одну ногу, выполнявшей работу за две, давали себя знать. Любое движение отдавалось болью в его лодыжке. Остальные кости его здоровой ноги также были изношенными и хрупкими, словно у девяностолетнего мужчины.

Карл немного передохнул у фургона, затем выпрямился, насколько мог себе это позволить, и направился к дому. Розе было видно, с каким трудом он втаскивал себя на ее крыльцо, как каждое усилие отражалось гримасой боли на его лице, как он был вынужден напрягаться для того, чтобы сделать очередной шаг. В конце концов он шагнул внутрь дома и остановился у порога. После долгого пути из Цибахазы он был весь покрыт тонким слоем пыли. Когда он снял свой картуз, на его лбу проступила грязная полоска, а на лице стали отчетливо видны следы от струек пота. Его толстые брюки были мятыми, на спине темнело мокрое пятно. Роза почувствовала исходящий от него запах пота. А еще она ощутила запах уставшей лошади, проделавшей долгий путь, и прелого сена, который исходил от Карла и нещадно бил в нос Розы. Эти резкие запахи оскорбляли тонкий, нежный фруктовый аромат, стоявший на кухне.

За исключением жалких пожитков, сваленных в старый фургон, который сейчас стоял у дома Розы, Карл, как оказалось, продал все, что у него было: свой дом, свой виноградник, свой земельный участок. Все его скромные активы были полностью обращены в наличные.

Своих младших детей Карл отдал в приемную семью, а старших – в детский дом в Цибахазе.

Я не могу жить без тебя.

Один из соседей Розы, живший дальше по улице, держал у себя коз и каждый день выводил их к Тисе, чтобы они попаслись там, где причаливал паром. Роза слышала, как они сейчас блеяли, проходя мимо жалкого фургона Карла, оставленного напротив ее дома.

Карл с мольбой протянул к ней руки. Произошло то, на что Роза уже и не рассчитывала: Карл избавился от своих детей, и его карманы были набиты наличными.

Роза предложила Карлу войти в дом и осмотреть его.

* * *

Иногда Лидия сопровождала сестру в ее выходах в лес, когда та обследовала места, где дикие утки любили откладывать яйца. Лидия, как и тетушка Жужи, внимательно изучала подозрительные кучки листьев, веточек или сухой травы, в которых могли оказаться спрятаны утиные кладки. Обе женщины задирали повыше свои платья, чтобы вовремя обнаружить змей, скользивших под листьями. Когда Лидия находила кладку, она носком ботинка откидывала то, что ее укрывало, наклонившись, выбирала лучшее, по ее мнению, яйцо и аккуратно устраивала его в карман своего фартука. Дома она подкладывала его под кур, которые высиживали его вместе с остальными яйцами. Когда утка вырастала достаточно большой, чтобы начать летать, Лидия подрезала ей крылья, а после того, как та подрастала еще больше и вполне годилась для жарки, сворачивала ей шею.

Во время этих походов в