Я немного нервничаю, тем более что, когда мы поднялись в номер, спиртное порядком двинуло мне в голову, поэтому я включила телевизор, где шли новости или какой-то документальный фильм про голодающих африканских детей. Севериано достает шампанское из ведерка со льдом и разливает его по двум бокалам. Он снимает туфли и ложится на кровать, откидывается на взбитые подушки и улыбается мне: нечто среднее между застенчивой улыбкой маленького мальчика и порочной ухмылкой старого извращенца.

— Сядь рядом со мной, Ни-икки, — говорит он и хлопает по кровати.

На какую-то долю секунды мне очень хочется отказаться, но потом снова включается деловой режим.

— Я делаю только массаж и прочие расслабляющие упражнения.

Он печально смотрит на меня. Кажется, еще чуть-чуть — и он пустит слезу.

— Ну, если так должно быть, значит, так должно быть, — говорит он и начинает расстегивать ширинку. Его член выскакивает наружу, как веселый щенок. А что обычно делают с веселыми щенками?

Я начинаю его поглаживать, но тут возникает старая проблема, я просто не очень хорошо умею дрочить мужикам. Я пожираю его глазами, я обволакиваю его своей страстью. Его горящие глаза — полная противоположность ледяным глазам Саймона, в его глазах лед, который, как говорится в рекламе, мне очень хочется растопить, и я уже чувствую, что от методичных движений у меня устала рука, и вообще весь процесс меня совершенно не заводит. Наоборот, мне становится скучно. Это чувство передается ему, и он выглядит разочарованным, расстроенным и даже слегка раздраженным. Но мне нравится, как головка его члена пробивается наружу сквозь невообразимо длинную крайнюю плоть, поэтому я решаю не отказывать себе в маленьком удовольствии. Я смотрю на него, облизываю губы и говорю:

— Обычно я этим не занимаюсь, но… Баск счастлив до поросячьего визга:

— О Ни-икки… Ни-икки, детка…

Я быстренько назначаю хорошую цену, воспользовавшись своим умением торговаться, и беру у него в рот, предварительно убедившись, что во рту у меня скопилось достаточно слюны, которая поможет смягчить процесс. У него действительно очень большая крайняя плоть, так что поначалу мне кажется, что член у него грязный, и с этим придется смириться. Однако при непосредственном контакте оказывается, что у его члена свежий и острый вкус, он чем-то напоминает испанский лук, хотя это могут быть просто мои этноцентричные ассоциации. Может быть, я хреново дрочу, но в том, что касается минетов, у меня все хорошо: я и в детстве все время тянула все в рот — так называемый оральный тип.

Я понимаю, что он собирается кончить, поэтому быстренько достаю его член изо рта, а он стонет, умоляет и ноет, но я не собираюсь глотать его сперму. Он весь на взводе, и когда он хватает меня, мне становится по-настоящему страшно, что сейчас меня изнасилуют и мне придется вспоминать все приемы самообороны. Но потом я понимаю, что он хочет просто потереться об меня, как собака, он горячо дышит мне в ухо и исступленно шепчет что-то по-испански, а потом кончает мне на платье.

Разумеется, это было не изнасилование, но мы на такое не договаривались, и я чувствую себя оскорбленной. Разозлившись, я отталкиваю его от себя, и он залазит обратно на кровать, его мучает раскаяние, он беспрестанно извиняется:

— О Никки, мне так стыдно… пожалуйста, прости меня… — и он тянется к своему пиджаку и достает деньги, чтобы как-то загладить свой промах, а я иду в ванную с зеркальными стенами, нахожу полотенце, смачиваю его водой и вытираю с платья его кончину.

После этого эпизода он снова становится лапочкой и продолжает извиняться, я успокаиваюсь, и мы допиваем вино. Похоже, я явно переборщила с выпивкой, и он спрашивает меня, можно ли сделать несколько снимков полароидом, я при этом должна быть в лифчике и трусиках. Я начинаю очередной прогон про то, как нелегко живется бедным студентам, и он достает еще денег. Я снимаю платье и сушу мокрое пятно встроенным феном, а он готовит камеру.

Он показывает мне, как надо позировать, а когда он делает пару снимков, я тихо радуюсь, что надела поддерживающий бюстгальтер. Я замечаю, что на первой фотографии выгляжу какой-то уж чересчур жестокой и угрюмой, поэтому для второго снимка использую улыбочку в стиле «Скажите секс». Я беспокоюсь о том, как будут выглядеть на фотографиях мои костлявые коленки, и почему-то заморачиваюсь на мысли, что у меня появляется животик. Отступив перед его непомерным восторгом и своей зарождающейся паранойей, я устраиваю настоящее шоу, демонстрируя некоторые гимнастические трюки. И это оказывается большой ошибкой, потому что Севериано снова заводится, сползает с кровати и пытается меня поцеловать. Я почти обнажена, уязвима и поэтому начинаю всерьез беспокоиться. Отстранившись от него, я поднимаю руку и устремляю на него ледяной взор, что, похоже, слегка остужает его пыл.

— Прости меня, Никки, — скулит он. — Я просто сви-инья…

Я влезаю в платье, убираю деньги в сумочку и мило, хотя и прохладно, прощаюсь, после чего ухожу.

Я иду по коридору к лифтам, переживая безумную смесь брезгливости и эйфории, похоже, эти эмоции соперничают за право главенства у меня в душе. Я намеренно заставляю себя думать о деньгах и о том, какой халявной была работа, и эти мысли помогают мне более-менее прийти в себя.

Приходит лифт, внутри стоит молоденький портье с плохой кожей и тележкой, заваленной багажом. Он коротко мне кивает, и я вхожу в лифт, попутно заметив красную сыпь у мальчика на подбородке. Но это не просто подростковые прыщи, потому что эта самая сыпь присутствует лишь на одной стороне лица. Судя по всему, он недавно подрался или просто нажрался в хлам и расцарапал лицо об стену или о тротуар. Все время, пока мы спускаемся, он смотрит на меня с виноватой улыбкой, а я пытаюсь выдать ему в ответ что-то похожее. Двери лифта с щелчком открываются, и я выхожу, в голове у меня по-прежнему — полный бардак. Хочется лишь одного: как можно быстрее убраться из этого отеля, скрыться с места преступления, так сказать.

В общем, я иду к выходу, уже подхожу к стеклянным дверям, тротуар снаружи блестит от дождя и уличных огней. И тут дверь внезапно открывается, и то, что я вижу, вгоняет меня в настоящий ступор. В отель заходит мой преподаватель МакКлаймонт и идет прямо ко мне, и его лицо расплывается в Улыбке.

Боже ты мой.

А потом это лицо мнется, как газета, и в его глазах возникает какое-то похабное презрение.

— Мисс Фуллер-Смит… — Этот голос, мягкий, но все равно неприятный, как будто вползает ко мне в сознание.

Боже ты мой. Кровь стучит у меня в висках, а стук каблуков по полу кажется оглушительным грохотом. У меня возникает кошмарное ощущение — мне кажется, что все взгляды устремлены на нас с МакКлаймонтом, как будто мы вдруг оказались на сцене, высвеченные прожектором.

— Здравствуйте, я… — Я пытаюсь начать разговор, но он смотрит на меня как-то странно, как будто он знает все тайны моей души. МакКлаймонт обводит меня пристальным взглядом, с головы до ног, и в глазах моего явно развратного препода появляется стальной блеск.