Доктор Титибу — личность в медицинских кругах известная. С молодых лет он работал тюремным врачом и одновременно числился научным сотрудником в университете: сначала на кафедре анатомии, где специализировался по центральной нервной системе, потом на кафедре судебной медицины, где сделал себе имя, занимаясь исследованиями в области дактилоскопии и хироскопии, До сих пор раз в неделю он ездит в районный дактилоскопический центр, где занимается научной работой и консультирует молодых специалистов.

Опустив телефонную трубку, начальник небрежно кивнул Тикаки и, разом утратив всю свою озабоченность, неспешно отхлебнул холодного чаю.

— У вас ко мне какое-то дело? — немного раздражённо спросил заждавшийся Тикаки.

Главврач отпил из чашки, сощурил свои и без того узкие глаза и, проглотив чай, сказал:

— Видите ли, я вас разыскиваю уже с обеда.

— Это связано с Боку?

— И с ним тоже. Что вы решили?

— Буду сам наблюдать за ним, как делал это до сих пор. С точки зрения терапии его состояние не представляет никакой опасности.

— Вот те на! — Главврач скосил глаза влево, туда, где размещалась ординаторская. — Но ведь я попросил Сонэхару осмотреть его, и он сказал, что состояние тяжёлое и существует опасность летального исхода.

— Вот как? — Тикаки на миг задумался. Во время обеденного перерыва Сонэхара говорил ему, что никакой опасности для жизни Боку он не видит. Правда, понаблюдав за больным всего две минуты (причём даже не входя при этом в палату), вряд ли можно поставить точный диагноз; к тому же Сонэхара вполне мог говорить главврачу одно, а Тикаки — совершенно другое, — это очень на него похоже.

— Так или иначе, мы окажемся в чрезвычайно неприятном положении, если с ним что-нибудь случится, поэтому вы должны быть предельно осторожны.

— Это понятно. Потому-то я и попросил доктора Танигути провести полное обследование, и он как раз только что заверил меня в том, что с точки зрения терапии больной вне опасности.

— Танигути? — Главврач снова бросил взгляд в сторону ординаторской. — Ну, тогда ладно. Но существует ещё одна проблема. Я имею в виду его психическое состояние. Помнится, вы поставили ему диагноз «истерический спазм пищевода». Каковы ваши прогнозы?

— Да, это и в самом деле основная проблема, — энергично кивнул Тикаки. — Я уже довольно давно являюсь его лечащим врачом, и за всё это время он не сказал ни слова. Его внутренний мир по-прежнему представляет для меня неразрешимую загадку, это-то меня больше всего и беспокоит. Я хотел бы поговорить с ним, понять, что у него на душе. Бросить его сейчас, когда он в таком состоянии, значит просто избавиться от лишних хлопот, это противоречит врачебной этике.

— Это всё, конечно, прекрасно, но ведь дальше-то будет ещё тяжелее.

— Я к этому готов.

— Ну, раз так, дерзайте. Но, знаете, с этими корейцами одной готовности маловато. — Главврач поёрзал, устраиваясь поудобнее, и диван отозвался натужным скрипом. — Ведь, по их мнению, японские законы преследуют одну-единственную цель — несправедливо ограничить их свободу. А уж тюремные правила и прочее вообще пора списать в макулатуру. Основная функция тюрем — ограничение свободы человека, причём это ограничение распространяется на простейшие, самые естественные для обычного общества действия, как то: ходить куда-то одному, есть, разговаривать. Ведь в тюрьме всё это запрещено: нельзя ходить без провожатых, нельзя объявлять голодовку, нельзя заговаривать с другими заключёнными. В обычном обществе если ты не поешь, никому и дела нет, а здесь это рассматривается как нарушение режима. Всё это не очень понятно даже японцам, создавшим эти правила, а уж для корейцев это вообще тёмный лес. Существует «Инструкция начальника управления исправительных учреждений» 1927 года, где говорится о «мерах, которые должны быть приняты в случае голодовки заключённого», так вот эта инструкция предписывает врачам прибегать к принудительному питанию. Когда Боку впервые отказался есть, его наказали за нарушение режима. В знак протеста он объявил голодовку или, правильнее сказать, отказался от приёма пищи — просто стал отвергать всё, что ему давали. Поскольку отказ от приёма пищи тоже рассматривается как нарушение установленного порядка отбывания наказания, он получил соответствующие предупреждения ото всех, кто так или иначе отвечает за поддержание внутреннего распорядка, а именно от постового надзирателя, зонного, начальника службы безопасности, начальника канцелярии. Однако он заявил, что не ест только потому, что не хочет, и продолжал отказываться от пищи. Что касается дальнейших мер, то тут существуют два варианта. Первый — наказать его за нарушение режима. Второй — согласно 44-му параграфу «Правил внутреннего распорядка» приравнять его к больному и, поместив в госпиталь, подвергнуть принудительному питанию. Мы с начальником канцелярии долго спорили по этому поводу. Он считал, что, поскольку с точки зрения общественного порядка поведение Боку является вопиющим нарушением режима, его следует подвергнуть строгому взысканию, чтобы он убедился в могуществе японского законодательства. Я же, как вы понимаете, стоял на том, что для врача на первом месте всегда стоит забота о поддержании человеческой жизни. В конце концов мы пришли к компромиссу. Решили, что сначала его надо госпитализировать, а после того как он окрепнет физически, подвергнуть взысканию.

— Именно тогда-то я его и осматривал. И пришёл к выводу, что он отказывается от еды вовсе не под влиянием случайного каприза, что существуют отклонения психического порядка, с которыми он не может справиться. Он извергает всё съеденное не только потому, что чувствует позыв к рвоте, есть какая-то другая причина, заставляющая его делать это, порой вопреки собственной воле. Это и привело меня к мысли, что его состояние не контролируется сознанием, то есть имеет истерическое происхождение. Разумеется, он извергает съеденное по собственному желанию, только желанию неосознанному.

— Осознанное или неосознанное, но почему у него вообще возникает желание извергать из себя пищу? — решительно спросил главврач, и Тикаки замолчал.

— Точно не знаю. Но поскольку я общаюсь с ним долгое время, кое-что стало проясняться. Мне кажется, им движет в первую очередь ненависть. Ненависть к японцам, которую он впитал с молоком матери и которая за годы жизни в Японии только усилилась, тёмная, мрачная «потусторонняя» сила, в обычное время глубоко запрятанная в его душе. Именно она и заставляет его извергать пищу. Возможно, сам Боку и не подозревает об этом.

— Это-то и страшно. — Главврач снова поёрзал на диване. — И что же, вы готовы сразиться с этой его ненавистью, впитанной с молоком матери? У вас есть достаточные основания надеяться на успех?

— Ну, не сказать чтобы достаточные… — со вздохом сожаления ответил Тикаки.

— Потому-то я и говорю, что это опасно. Вот вам пример. Предположим, вы видите девочку, которая хочет броситься с крыши небоскрёба. Спасти её можно двумя способами: либо убедить отказаться от своего намерения, либо удержать, применив силу. Более надёжный способ — второй. Сначала применить насилие, идя при этом против воли того, кто собирается совершить самоубийство, а уже потом приступать к увещеваниям. Именно этот способ мы и применили в случае с Боку. При этом самый ответственный момент наступает тогда, когда тело того, кого мы держим за руки, не давая ему упасть, начинает тянуть нас вниз, в бездну, от которой темнеет в глазах. В этот момент самое главное не останавливаться, а применить ещё более суровое насилие, к примеру, вызвать на помощь отряд рейнджеров… А способ увещевания, который пытаетесь использовать вы, доктор, самый опасный.