– Нет, – мягко произнесла Анна, – по образу и подобию Божиему создан человек.

– Тогда отчего противится?

– Оттого, что тянете его в церковь, как скот на убой, – не по-женски прямо ответила принцесса. – А силком в Царство Божие еще никто и никогда не попадал. В него по своей воле идут! Как Иисус по Своей воле на землю пришел, так и человек в Царство Божие придет.

– Верно молвишь, царевна, – погладил окладистую бороду Путята, – да только тогда нам жизни не хватит, чтобы всю Русь окрестить.

– Поспешишь – людей насмешишь, – с горькой улыбкой пошутил Владимир. – Анна права. Надо по всем городам и селам церкви ставить. И не просто церкви, а дома Божия с золотыми куполами, чтобы глаза радовались. И со звонницами, чтобы звон колоколов на душу ложился. И со школами, чтобы знания Промысла Божия озаряли.

– Правда твоя, княже, – согласился Добрыня. – Вон, посадник Воробей, воспитанный в церкви, за день столько людей уговорил креститься, сколько сто греческих попов за сто лет не уговорят.

– Нужны нам свои епископы, – басисто изрек Путята, – тогда и дело заспорится.

– А вон и будущий митрополит, – улыбнулась Анна.

– Где? Где?

– Да вон топает, – указала принцесса на маленького Гриню, который деловито пересекал княжий двор, не обращая внимания ни на Великого князя, ни на его воевод.

Все рассмеялись и поверили: Руси быть крещеной.

А Гриня торопился к Феофану. Ох и умен же этот грек. Столько премудростей знает! Мальчик привязался к нему, как к отцу родному: готов был слушать день и ночь. Мать ворчала на сына, что по хозяйству не помогает, а друзья обижались и насмехались. Мол, что за мужик? Ни мечами, ни лошадьми не грезит, а все какие-то картинки малюет. Гриня и сам переживал, но себя пересилить не мог. Не хотелось ему в драки лезть и кулаками махать, а тянуло лики святых рисовать. Вот и сейчас, прочитав в Библии, как Иисус апостолов Своим Телом и Кровью потчевал, изобразил Тайную вечерю на листе папируса, который не пожалел ему Феофан, и понес показывать греку. Тот с интересом рассмотрел рисунок:

– Неплохо. Иисус хорошо вышел, а вот апостолы все на одно лицо.

– А почему они должны быть разные? – спросил Гриня. – Они Христу с одним рвением внимают.

– Пошли.

Феофан вывел мальчика в дубраву, раскинувшуюся на высоком берегу Днепра.

– Посмотри на деревья.

Гриня невольно залюбовался могучими дубами.

– Видишь хоть два одинаковых?

И правда: даже близко не похожи. Этот высок и строен, как Громыхало, а тот ветвист и раскидист, как Добрыня. И настроение у всех разное. Один раскинул ветки, подобно грозному стражнику: никого не пущу. Другой воздел все листики к небу и радуется красному солнышку. Третий подбоченился, словно щеголь: смотрите, какой я красавец…. Гриня, стоял с открытым ртом, млея от восторга. Только бы не прошло это откровение, это ощущение каждой былинки, сопричастности всему живому. Если любое растение так неповторимо, то что говорить о людях?

Феофан не торопил мальчика с ответом. Он видел, что творится в его душе. Греки давно открыли это состояние, когда космос вливается в душу, как музыка, и назвали его созерцанием. Высшее блаженство!

– Теперь ты понимаешь, что апостолы разные?

Мальчик согласно кивнул головой, продолжая впитывать каждую травинку. Разве могут сравниться с этим мечи и копья, несущие смерть?

Нежданно из степи прискакал Острожко.

– Княже, черные клобуки тебе служить хотят.

– Шутишь?

– Я свое отчудил, когда рабом у тебя был. А ныне на службе, и шутить мне не дозволено.

– Это же отпетые разбойники!

– Их печенеги донимают – вот они твоей защиты и ищут.

– От кого ведомо?

– От Варяжко.

– Варяжко верю, как себе. Зови.

Через два дня черные клобуки прибыли в Киев. Народ дивился на высокие черные шапки, из-под которых кочевники, словно взмахами сабель, сверкали огромными черными глазами.

– Ну и поганцы! – пронеслось по толпе.

– Таким человека зарезать, что муху убить.

Степные лошади, непривычные к городской суете, испуганно ржали и норовили отпрянуть в сторону. Всадники, умело управляя, стройными рядами въехали на княжий двор. К прибытию гостей все было готово: столы ломились от яств и напитков, а Великий князь в окружении воевод и бояр стоял на высоком крыльце.

Кочевники спешились. Владимир встретил их с распростертыми объятиями и широким жестом пригласил на пир. Кагана Великий князь усадил рядом с собой. Черные клобуки уселись по одну сторону столов, а русы – по другую.

– Что это наши гости шапки не снимают? – с издевкой спросил Громыхало.

– Совсем, поганцы, зазнались, – зароптала дружина.

Владимир грозным взглядом осадил гридней, но приказал толмачу спросить кагана про шапки.

– Таков обычай, – ответил каган, – мы никогда и ни перед кем ни снимаем клобуки.

– А спите тоже в них? – спросил Владимир.

Вопрос вызвал смех у русов.

– Они у них вместо подушек!

– К голове так присохли, что не отодрать.

– Это право даровал нашему народу Александр Македонский, – с улыбкой на чисто русском языке произнес каган.

Балагуры сразу прикусили языки.

– За что? – спросил Владимир.

– За верную службу.

– Верю, что и нам послужите не хуже.

– Пока никто не жаловался.

Владимир встал с полным кубком.

– За дружбу на веки вечные между русами и черными клобуками. Прежде солнце взойдет на западе и всплывет топор, чем прервется мир между нами.

Выпил половину и протянул кагану.

– А это по нашему обычаю. Пей до дна!

Каган выпил, а братину пустили по кругу. Пили из нее и русы, и черные клобуки. Только русов хмель не брал, а кочевники чуть под столы не попадали. Непривычны они к заморским винам, а пуще к хмелю, медовухе и сыте. После первого тоста бросились в пляс зажигательный, после второго запели, как соловьи, а после третьего уснули прямо за столами. Держался лишь каган, да и то едва стоял на ногах.