— Тони Диамонте! Его не изменить.

Наступает небольшая пауза, как будто Нодж пытается что-то вычислить. А потом он добавляет:

— Удивительно, как это Тони вообще встал после вчерашнего.

Колин, похоже, ничего не слышал. Мобильник потерял равновесие и скатился на пол, с треском развалившись на две части.

— Ой!..

Колин полез за телефоном, упавшим в лужицу апельсинового сока. Он аккуратно поднимает обе части и вытирает их салфеткой. Переплетя пальцы рук, я начинаю постукивать большими пальцами друг о друга. Вижу нечто, напоминающее удовлетворение, на лице Ноджа, который заметил это мое движение. Он сидит и ждет, пока я задам вопрос. Он уверен, что я это сделаю.

Я демонстрирую полнейшее безразличие.

— Что? Вы вчера с ним выпивали?

Как будто это не имеет никакого значения.

— Мы ходили в «Эйнджелси». Его переделали.

Колин тщетно пытается скрепить две части телефона. Кончик языка у него слегка высунулся между толстыми губами. По щеке размазана слюна.

— Там теперь доски на полу. Гриль на углях.

— Хорошо.

Хотя ничего хорошего. Все плохо. Это… это нарушение протокола. Тони — прежде и превыше всего — мой друг. Я обладаю приоритетным правом. Если он свободен, то должен прежде всего позвонить мне, так было всегда. Вчерашний вечер я провел дома в одиночестве, мне хотелось с кем-нибудь поговорить, если уж на то пошло, я предчувствовал, что сегодняшний разговор с Вероникой будет непростым. А Тони позвонил Ноджу. Хотя, может, это Нодж ему позвонил. Тогда все не так плохо.

— Я очень удивился, когда он позвонил. Думал, он в Нью-Йорке.

Нодж знает наверняка, на какую кнопку нажать. Это глупо, но я чувствую, как внутри скатывается шарик боли и злобы. Колин все еще возится с телефоном, его терпение не имеет предела. Я подыскиваю слова, не хочу выглядеть нелепо. В конце концов, почему Тони не мог позвонить Ноджу? Но все равно, мне кажется, что меня предали, и я злюсь. Можно проигнорировать Колина. Но не меня, не меня. Я не такой, как он.

— Ты ничего не сказал в «Буш-Рейнджерс». О том, что вы с Тони встречались.

Нодж пожимает плечами и улыбается. Это особенная улыбка, очень подходящая к случаю: она как бы предлагает помощь, почти сочувствует. Это улыбка не равного, а превосходящего тебя человека, осознающего свое превосходство. Она словно говорит: «Просто не хотелось сделать тебе больно».

— Да я как-то об этом не подумал. А какое это имеет значение?

Конечно же, никакого, чертов воришка.

— Конечно, никакого. Ну, как он?

Я представил себе, как выгляжу со стороны: мрачный, надутый. И понимаю, что уже порядком надрался. Сквозь алкогольную дымку мне вдруг приходит в голову мысль: сейчас расплачусь. Конечно, это неподобающая мысль для тридцатилетнего мужчины. Я хочу быть взрослым, спокойным, большим, добродушным. И не могу. Я все еще ребенок. Мы все дети, дети, играющие во дворе. И Нодж дал мне под дых. Но мы стараемся вести себя как взрослые, не выдаем своих чувств, держим их в тайне. Я отхлебываю пиво из банки, которую мы прихватили с собой.

— Да, все такой же. Тони не меняется.

— Получилось!

Колин сияет от радости. Его телефон издает слабый сигнал, оповещая о возвращении к жизни. Колину невдомек, что произошло между мной и Ноджем. Я замечаю, что у меня сжались кулаки, пытаюсь расслабиться.

С парковки раздаются звуки музыки, такие громкие, что кажется, будто динамики установлены в кафе. Это «Радиохед», «OK Computer». Старики с тележками для гольфа, в прингловских свитерах и беретках с помпончиками, возмущенно поворачивают головы в сторону парковки, всем своим видом демонстрируя презрение.

Дверь кафе открыта в тщетной попытке проветрить помещение, поэтому мне хорошо видно, как его белый «мерседес»-кабриолет 1965 года влетает на узкое парковочное место на угрожающе большой скорости. Тони сидит за рулем и подпевает группе. На нем очки «Рэй-Бэн» с золотой окантовкой, плечи прикрыты от солнца белой футболкой.

Тони поворачивается и видит нас. Улыбаясь, поднимает большие пальцы вверх, с силой жмет на педаль газа, затем глушит мотор. Музыка тут же стихает. Тони издает жуткий возглас:

— Йо-хо! — и катапультируется из машины.

На нем красивые льняные шорты бежевого цвета, сандалии «Биркенсток». Он идет, как будто продолжая танцевать под музыку. Пританцовывая, входит в кафе и тут же бросается перед нами на колени, изображая раскаяние.

— Простите! Простите! Виноват. Я последняя свинья. Я ничтожнейшее существо. Я подонейший подонок, я дерьмовейшее дерьмо.

Стоя на коленях, он бьет поклоны, молитвенно закатывая глаза. На футболке у него маленький значок «Прады», чуть больший — «Армани» — на шортах. Колин дружелюбно улыбается, Нодж тоже, лицемер несчастный. Я не реагирую.

Тони вскакивает на ноги, протягивает руку Колину. Два золотых кольца с бриллиантами, одно на указательном пальце, другое — на среднем.

— Я прощен? Пожалуйста, скажите, что я прощен. Я бы надел власяницу, но она не подойдет к «Армани». И потом все власяницы в летней коллекции раскупили.

Он показывает на шорты, давая понять, что это не просто шорты. И произносит свой монолог очень манерно, слегка покачивая бедрами.

Колин не понимает, о чем речь, но протягивает руку и здоровается с Тони. Бледная, узкая ладонь Колина тонет в смуглой, ухоженной пятерне Тони.

— Всё нормально.

Колин действительно так думает. В отличие от Ноджа, скрывающего истинные чувства.

— Колин, дорогой, я знал, что на тебя можно положиться. Ты просто святой. Нет, ты Бог. Нодж, а ты? Уж тебе-то и вовсе грешно на меня сердиться. Ты сам во всем виноват, парень. — Тони поворачивается ко мне: — Это он во всем виноват, Фрэнки. Если бы он не накачивал меня три часа водкой, я бы услышал будильник. Он просто маньяк какой-то. Вааау. Они настоящие?

Это он заметил «Миррор».

Колин оживился:

— Забавно, мы только что…

Тони не обращает на него внимания и не дает ему договорить.

— Да ладно, Фрэнки. Хватит дуться.

Я продолжаю хмуриться. Он подходит и начинает меня щекотать, как будто я маленький мальчик. Это злит меня еще больше, но я нахожу в себе силы играть по правилам.

— Ладно. Ладно. Забудь.

— Вот молодец.

— Просто у меня сегодня настроение неважнецкое.

Тони это не интересует. Отношения налажены — можно двигаться дальше. Он достает мобильник. А я продолжаю гнуть свое.

— По-моему, у нас с Вероникой все кончено, — говорю я. Мне хочется добавить: «Я принес ее в жертву. Ради вас».