— Это — Себастьян.

Он встал. Сверкнул глазами из-под длинной угольной челки, закрывшей пол-лица. Но недостаточно плотной для того, чтобы Юлия не заметила недоброй, если не оскорбительной, ухмылки.

— Это — Стефания…

Любопытный, встревоженный взгляд огромных вишневых глаз с золотыми искорками в глубине.

— А это…

Он вывел ее вперед. В черном платье. С белыми волосами и алой помадой на нервно сжатых губах. Чересчур высокая на каблуках, любезно одолженных Стефанией. Старлетка, любовница режиссера, пробующаяся на роль Марлен Дитрих.

— Это сеньорита Юлия.

Он усадил ее рядом с собой — слава богу. Она уже было решила, что им придется усесться по разные концы стола. Ну, так… — чтобы уж по законам жанра!

Конечно же, здесь был хамон. Божественный — вероятно, тот самый, из Мадрида. Солоноватые, пряные ломтики, прозрачные, будто леденцы или лепестки розы кровавого цвета… и еще много всего. Свисающий, разноцветными тяжелыми гроздьями, виноград в двух фруктовых вазах. Какие-то невероятно пахучие сыры, дымящиеся огромные лангусты. И вино с таким насыщенным и терпким вкусом, что Юлия невольно припала к бокалу на неприлично долгое время. Впрочем, у дона Карлоса это вызвало снисходительно-ласковую улыбку. А на реакцию остальных ей было плевать.

— Ты… очень… красива…

Это говорит Себастьян. Оказывается, он тоже знает кучу языков? Он глядит на нее вскользь, обратившись просто с учтивым комплиментом. Но почему-то ощущение, что он видит ее голой, в откровенной позе, склонившейся над Карлосом, не покидает Юлию. Из-за этого хочется побыстрее отвести от него взгляд. И очень внимательно разглядывать интерьер самой необычной комнаты, какую ей когда-либо приходилось видеть.

Вообще, обстановка помещения как нельзя лучше демонстрирует пристрастие его владельца к модерну и арт-деко… Просто музей начала девятнадцатого века! Все здесь, от рисунка на паркетном полу до замысловатого растительного орнамента, обрамляющего два круглых зеркала по обе стороны от стола; от роскошной мозаики на потолке, изображающей игры тритонов и русалок в изумрудно-фиолетовых волнах, до резной ручки ножа для фруктов, инкрустированной перламутром; от витражных окон до высоких спинок стульев в форме чьих-то изогнутых то ли в танце, то ли в конвульсиях сплющенных торсов — все это так гармонирует с самим хозяином!

И потому составляет досадный контраст с костюмами двух других обитателей этого странного дома. Сам дон Карлос в обычном своем черном одеянии как всегда безупречен. А вот Себастьян и Стефания… Ну, она-то еще ничего. В национальном испанском костюме — красное платье с черными оборками, строгая прическа, туго убранная в низкий пучок. И даже красная роза в блестящих волосах! По крайней мере, все это ей очень идет. Но Себастьян, хоть и соответствовал по стилю Стефании, все же слишком выбивался из общего ряда. Черные обтягивающие брюки — это нормально, но сверху!

Просторная рубаха, ярко-красная в довольно крупный белый горох, с очень пышными, собранными у запястий рукавами. Причем не возникало сомнений, что он специально так вырядился. В этой скоморошеской рубахе на широких угловатых плечах, с волосами цвета воронова крыла, опускающимися ниже плеч, он походил на цыгана из театра «Ромэн». И выглядел гротескно в этой изысканной обстановке. Почему-то Юлия была уверена, что именно такого эффекта он и добивался, наряжаясь к ужину.

Гитара в невидимом глазу музыкальном центре зазвенела тихими переборами. Огоньки свечей дрожали в канделябрах, рисуя фантастические, причудливые тени на белых стенах зала.

— Todavia los vinos?[37]

Себастьян встал, чтобы наполнить ее бокал темной жидкостью. Единственной субстанцией, которая немного возвращала к реальности. Впервые в жизни заставляя трезветь, вместо того, чтобы опьянить.

— Да, спасибо…

Поняв, что слишком долго и явно его разглядывает, Юлия невольно покраснела. Не столько от смущения, сколько оттого, что ей внезапно сделалось душно. Реально поплохело — вспотели ладони, а сердце забилось в горле отчаянными конвульсиями. Она вдруг четко и ярко осознала — опасность, беда, несчастье еще никогда не были к ней так близко!

Юлия отвела глаза. И встретила заинтересованный взгляд Стефании. Та ласково, робко улыбнулась ей, словно желая приободрить… в это время Себастьян вскочил. Вышел из-за стола и, дернув Стефанию за руку, так резко поднял ее на ноги, что она выронила недавно наполненный бокал. Он опрокинулся, и вино разлилось темным широким пятном на белой скатерти. Ритм гитары вдруг стал рваным, быстрым и очень громким.

В следующие минуты Юлия увидела самое дикое фламенко, какое только бывает на свете.

Себастьян и Стефания танцевали так красиво и так… страшно, что Юлия невольно схватила руку Карлоса. Он спокойно притянул ее к себе, обняв за плечи. И наблюдал за танцем с ленивым, снисходительным интересом.

Погода в эти дни сделалась неустойчивой — даже здесь, на юге, сказывалось межсезонье. Сентябрь есть сентябрь. Лето яростно боролось с осенью. Поэтому днем палило солнце, а ночью бушевали ветра. И теперь где-то вдали трещал гром, словно кто-то колол огромный орех, а яркие зарницы вспыхивали за открытыми окнами белесым мерцанием.

Когда в очередной раз, танцоры оторвались от пола, взмыв к высокому потолку, чтобы зависнуть в воздухе в сложной фигуре, Юлия прошептала на ухо дону Карлосу:

— Они тоже вампиры?

— Ну, разумеется.

— И… вас много?

— Понятия не имею. Я знаю лишь этих двоих.

— Но ведь…

Она замолчала, замявшись, будто собиралась осведомиться о чем-то неприличном.

— Спрашивай, не стесняйся!

Он словно прочел ее мысли. А, впрочем, у нее на лице, наверное, все было написано достаточно явно.

— О чем ты хочешь узнать?

— Но ведь вы едите, пьете…

— И даже курим, — подсказал дон Карлос, лукаво улыбаясь.

— Да, и даже курите, — согласилась Юлия, — не боитесь солнца…

— И чеснока, — заметил он, совсем развеселившись.

— И серебра.

— Ха-ха-ха!!!

— Но — почему?!

— Потому, что это было бы очень глупо, — уже серьезно сказал он, глядя на нее, как терпеливый родитель на непонятливое дитя.

— То есть? — пролепетала Юлия, чувствуя себя, именно этим, тупоголовым переростком.

— Ну, согласись — глупо, будучи дьявольскими созданиями, заранее обреченными когда-нибудь на адские муки, не наслаждаться маленькими удовольствиями, которыми так богат этот грешный мир… Ты не находишь?

— Пожалуй…

Кажется, ему это совсем не важно. И она спрашивает сейчас не о том. Совсем не о том, даже не приближаясь к главному вопросу. Какому? Если бы она сама знала!