один. Он и свежие фрукты ест не все, — сказала мама-Пежо, но уже как-то благосклонней. — А ягоды только без косточек.

— Да, конечно, — сказал старлей. — Понятно! Без косточек.

Поп в Лексусе обмяк в своем кресле, закрыл глаза. Бедняга дед, подумал смертельно влюбленный старлей. Сидит там совсем один. Ему тоже надо поесть принести.

— А я черешню люблю, — нежно сказала нимфа. — И ананасы. Ой, точно, слушай. Посмотри там, а? Я пойду полежу, чего-то вертолеты прямо, — и, чуть пошатываясь, направилась к кабриолету.

Через минуту лейтенант уже мчался к грузовику — счастливый, позабывший и про доктора, и про хозяйку сеттера с ее клетчатым мужем, и про страшного человека с разбитым лицом, и даже про то, что бегать нельзя. Он представлял, как нимфа пьет прозрачный кисло-сладкий сок прямо из банки и как губы у нее тоже становятся сладкие и жгучие, и беспокоился только о том, растут ли в Польше ананасы. И если растут, не разберут ли их прежде, чем он доберется до места. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 16:44

Промежуток между тремя и четырьмя пополудни в понедельник седьмого июля оказался в Валериной жизни едва ли не самым жутким. Хотя за шестьдесят два года эта самая жизнь изрядно его помотала и случалось с ним всякое, но всякое это было обычного свойства, как у всех, и Валеру нисколько не выделяло. А последний час прошел у него так, будто он попал в какое-то американское кино, причем самой гнусной разновидности — про то, как прилетают из космоса кровожадные пришельцы, из моря выходит чудище и ломает хвостом небоскребы или как падает с неба какой-нибудь метеорит и сжигает Вашингтон. Кино такое Валера не понимал и смотрел всего несколько раз, да и то в компании, когда неудобно было отказаться. Любил Валера «Семнадцать мгновений весны», «Место встречи» с Высоцким и сериал «Солдаты», а в ерунду про инопланетян и метеориты не верил. Она была ненастоящая, для детишек и дураков, и тратить на нее время было жалко.

И вот тут посреди и без того нелегкого дня перед ним открылась вдруг непонятная дверь в стене, причем в месте, где двери вообще никакой, конечно, быть не могло. А за нею все выглядело так, словно дурак здесь был именно он.

Тайник с оружием и костюмами радиозащиты, зачем-то упрятанный в стену в обычном автомобильном тоннеле, он еще как-то мог бы себе объяснить (хотя нет, не мог бы). Но тускло освещенный коридор заканчивался еще одной дверью, совсем не похожей на первую, которая сути своей уже не скрывала и на фоне бетонных стен смотрелась настолько чужеродно, будто вела совершенно в другое место. Например, на подлодку. Какую-нибудь секретную, военную, новой разработки. Или, скажем, в космический корабль. И оробевшему Валере подумалось вдруг, что мало ли. Раз такое дело. Вдруг на дне Москвы-реки и правда лежит этот самый корабль, и коридор выстроен специально, чтоб добраться до шлюза. Поэтому, когда космическая дверь поехала в сторону и за ней вспыхнул сильный яркий свет, Валера охнул, и отступил, и невольно выставил перед собой длинный шефов зонт.

И хотя никаких пришельцев внутри не оказалось, в этом странном пространстве за странной дверью он все равно чувствовал себя чужаком. Нарушителем, которому здесь не место. И потому топтался у входа, сжимая в кармане ключ от Майбаха, над кучкой багажа — крокодиловым саквояжем, чемоданчиком с лекарствами и зонтом-тростью.

А вот шеф с самой первой минуты был здесь как дома и вообще как будто сбросил лет десять. Только что его приходилось таскать под руку, а тут забегал, как таракан. Везде заглянул, все потрогал. Щупал, гладил, чуть ли не нюхал и наконец вскарабкался в кресло перед строем черных экранов и вдруг крутанулся в нем, поджав коленки, как маленький мальчик.

— Видал? А? Видал, блядь? — крикнул он весело, и Валере показалось даже, что старик захлопает сейчас в ладоши или спрыгнет на пол и пройдется по космической комнате колесом, от одной стены до другой, это шеф-то, господи, твоя воля.

Он служил ему три без малого десятка лет и видал хозяина всяким. Больным, пьяным, а один раз и полумертвым. Забирал его из конторы, из бани, с охоты, из Кремля и резиденции Первого лица, а случалось — и выносил на руках. Возил к нему супругу, шлюх, внуков и врачей и вообще за годы навидался такого, о чем даже куму за стаканом рассказать было нельзя, и он не рассказывал. Не вслушивался, не вникал, и уж тем более не задавал вопросов, и крепко знал, когда нельзя было даже оглядываться и смотреть в заднее зеркало. Его дело было простое — крутить баранку, и это было понятное дело, а все прочее существовало отдельно и его, Валеры, никак не касалось. И даже когда ночью закрылись ворота и толстозадая стерва принялась носиться туда-сюда по тоннелю и таскать к старику полицейских, Валерино дело осталось прежним — сидеть за рулем и ждать указаний. Не то чтоб он был спокоен; понятно было, что случилось чепэ, и не абы какое, а без шуток, и жена, наверно, с утра еще сходила с ума и оборвала ему телефон. Просто от него тут ничего не зависело, так что он сидел смирно, и начальство не отвлекал, и просидел бы так сколько надо, если б не проклятая дверь в стене и все, что он увидел за ней. Вот это для Валеры уже оказалось слишком, и он собрался с духом, переступил с ноги на ногу, откашлялся и спросил:

— Я извиняюсь, Илья Андреич, а... где это мы?

Как ни удивительно, шеф не разозлился, а будто бы даже обрадовался, словно и ему давно не терпелось поговорить, живо развернулся и двинул целую речь, из которой Валера, пораженный самим этим фактом, ничего толком не разобрал. Старик раскраснелся и размахивал руками, как если б вещал с трибуны. Сухие щеки покрылись пятнами, на макушке качался седой вихор — словом, деда проняло, и оробевший Валера страдал в своем углу, прятал глаза и гадал только, когда до шефа дойдет наконец, что никакой трибуны нет, а есть только он, Валера, с саквояжем и зонтом. И чем это для него, Валеры, в результате обернется. Тем более что поначалу дед говорил обычное — про международную ситуацию, пропаганду и заговор против России, а потом пошли совсем уже чужие официальные слова вроде «стратегическая программа», «эвакуационный протокол» и «капсула жизнеобеспечения», которые мгновенно слились для Валеры в ровный бессмысленный гул, как радиопередача на иностранном языке, и он привычно, по инерции просто перестал слышать. Заскучал и снова принялся думать про жену, которая ждет его к ужину, про оставленный без присмотра Майбах и про то, что деду пора напомнить про лекарство и как это лучше сделать — прямо сейчас или все-таки дождаться, пока тот угомонится. Но тут шеф соскочил с кресла и метнулся к дальней стене, где открылась новая дверь, и за ней Валера увидел койки. Два ряда стальных двухъярусных коек с обтянутыми целлофаном матрасами.

— А строить ведь не хотели, залупы конские, — сказал дед. — Потепление отношений у них, блядь. Разрядка. Еле пробили мы тогда на комитете. Бюджет у них, блядь, не резиновый. И чего б они сейчас делали со своим бюджетом. Молиться на нас должны!

Вот теперь он точно говорил не с Валерой, а с давнишним каким-то невидимым оппонентом. Тон у него сделался ядовитый.

— Сотрудничество у них международное. Америка наш друг, Европа нам не враг. Дебилы, блядь. Развалили страну, по кускам отдали — и за