Сотников по наитию представил распахнутые ворота и дорогу, по которой уходят два человека. Тьма рассеялась, Олег завалился на бок, его трясло.

– Амиго, они ушли… – потрясенно пробасил Эль Гарро. Он подхватил обессилевшего Сотникова, взвалил на плечо и грузно зашагал к воротам.

* * *

– Ну? – спрашивает Костыль, когда самолет набирает высоту и внизу расстилается ковер из облаков. – Что делать будем, гражданин узник совести?

– А какие есть предложения? – отвечаю не очень вежливо, вопросом на вопрос, но, в конце концов, разговор начал не я.

– У нас единственный шанс – попытаться захватить самолет, – чеканит Костыль. – В Марине мы превратимся в обычное подследственное мясо, причем без вариантов. Кто бы нас ни допрашивал – особисты из Штаба или «Вайбер», – финал будет один…

– Самолет – это ты лихо! – улыбаюсь через силу. – Что будем делать, скажем, что у нас в трусах бомба?

– А что ты предлагаешь?

Я вздыхаю – вот и пошел диалог в стиле одесских анекдотов про двух евреев.

– Предлагаю отдать им этот чертов ствол – может, хоть живыми останемся.

Костыль задумчиво смотрит на меня.

– Гонец, а ведь ты был на войне, знаешь, что это такое, когда горят дома, когда трупы, могилы вдоль дорог.

– С чего ты взял, что я это знаю?

Он разводит руками, говорит коротко:

– Я читал твое досье.

– Что еще за досье?

– Обыкновенное, электронное. Имя, фамилия, отчество, год и место рождения. Родители, школа, военное училище. Отличник боевой и политической, комсорг курсантской роты. Потом служба, учения, благодарность в личном деле. Командировка «за речку», участие в операции «Тайфун». Что ты там делал на Саланге, лавины спускал на перевалы, чтобы духи не вышли к тоннелю, по которому выводили войска, так?

Молчу. В памяти встает палатка на заснеженном склоне горы, обшитая для маскировки простынями и наволочками, иней на брезентовом потолке, вечно мокрые ноги, ящики со взрывчаткой, резь в глазах от нестерпимого сияния снега и льда. От него не спасали даже темные очки, приходилось завязывать глаза черными тряпками и смотреть сквозь материю. Еще вспоминаю гляциологов-лавинщиков, они указывали места, куда нужно закладывать заряды. Диверсионные группы духов так и не прошли к тоннелю, сороковая армия вышла из Афганистана почти без потерь.

– А потом тебя перевели служить в городок Бендеры, – продолжает Костыль. – Двадцатое июня, вечер, мост через Днестр. Помнишь, как горели молдавские пушки на той стороне? Вы встали на сторону ополченцев, хотя не имели права этого делать…

– Молдавские военные убивали мирный жителей. – Я произношу эту фразу тихо, но Костыль слышит и ухмыляется.

– Да, конечно, убивали. А вы убивали их. Ты тогда выбрал, на чьей ты стороне, – почему?

– Да пошел ты! – Я вскакиваю со скамьи, отхожу в сторону. Самолет чуть покачивается, приходится широко расставлять ноги, чтобы не потерять равновесие. – Какой там выбор, когда на твоих глазах расстреливают автобус с женщинами? Они ехали со смены на хлопковой фабрике, а их…

– Здесь будет то же самое! – перебивает меня Костыль. – Как в Приднестровье. Как в Карабахе. Как…

– Я не был в Карабахе.

– Я знаю, – кивает он. – Но ты был в Бамуте. Высота 444,4, «Лысая гора», да? Они год готовили Бамут к обороне, нарыли блиндажей, наставили дотов. Ваша сто шестьдесят шестая мотострелковая бригада зашла с тыла… Позывной «Гадюка», да?

Вдруг я успокаиваюсь. Ну знает он это, и что с того? Ничего такого за мной нет, воевал как все – не хуже, не лучше. В сентябре девяносто шестого, после Хасавюрта, написал рапорт на увольнение. Так многие тогда сделали, так что я опять же не уникум.

В самом конце девяностых – я тогда охранником в фирме одной работал – случайно понял, что умею открывать Портал в Центрум. Так все и пошло.

Зато теперь примерно понятно, какой «масти» Костыль. И понятно, на чьей он стороне. Такую полную информацию обо мне может собрать только одна организация, и что-то мне подсказывает, что она «работает» по всем тем, кто ходит в Центрум. Стало быть, мы все – и погранцы, и контра, и «туристы» – под колпаком. Что ж, понятно. И вообще многое становится понятно во всей этой мутной заварушке.

Непонятно только одно – я тут при чем? Я давно уже гражданский человек, законов не нарушаю, мне войной в морду тыкать не надо и на жалость давить тоже.

– Ты же знаешь, кто сейчас у власти в Сургане! – Костыль почти кричит. – Ты же знаешь, как они готовятся! Представляешь, что они сделают с Центрумом, когда получат приказ?

– Приказ? От кого?

– Ну, сложи два и два, не тупи! – Кажется, Костыль завелся по-взрослому. – Почему Центрум оказался в этой паровой жопе?

– Высокомолекулярная чума…

– А откуда она, по-твоему, взялась? Самозародилась от пыльных тряпок, как мыши? Это была диверсия, Гонец! Центрум слишком сильно рванул по пути научно-технического прогресса, а заодно осеменил этим прогрессом еще с десяток миров, и наш – в том числе.

Костыль прав насчет «осеменения» – действительно, корни нашего, земного прогресса здесь, это многие знают. Технологии экспортировались буквально во всех отраслях – металлургия, химия, термодинамика, энергетика, связь, даже фармацевтика. А потом – хлоп! – и Центрум вышибло из седла. А мы, земляне, поскакали дальше. «По нехоженым тропам протопали лошади-лошади, неизвестно к какому концу унося седоков…»

– Ты слышал об Очаге? – спрашивает тем временем Костыль.

Молчу. Снова не отвечаю, потому что еще вчера я был уверен, что Очаг – такой же миф, как, например, инсектоиды. Но теперь, после всего случившегося на базе погранотряда, я лучше промолчу.

– Высокомолекулярная чума – это кара, понял? – Костыль делает неопределенный жест, словно ему не хватает слов. – Ну, не кара, а… инструмент. Скальпель хирурга. Очаг контролирует эти процессы – все, что связано с прогрессом, с развитием. Тот, кто слишком вырывается вперед, получает в «подарок» чуму или еще что-нибудь.

– То есть это Очаг решает, кого карать, а кого нет? – уточняю на всякий случай.

– Именно, – кивает Костыль. – Знаешь, кто на очереди?

– Мы?

– Да. Было уже несколько попыток доставки на Землю объектов, способных вызвать нечто подобное высокомолекулярной чуме. Пока все они успешно пресекались. Но, судя по всему, эмиссары Очага сменили тактику. Они больше не пытаются действовать точечно, так сказать, диверсионными методами. Они решили исключить узкие места в виде отдельных проводников. Они вообще решили исключить человеческий фактор!

Я несколько запутываюсь и спрашиваю:

– То есть?

Костыль машет рукой.

– Все очень просто: накачав Сурган нужными технологиями, Очаг натравливает его на соседей. Война – это всегда жесткий контроль над всеми. Никакого свободного перемещения людей, никаких контрабандистов. Скорее всего и погранохрана тоже будет контролироваться из Тангола. В таких условиях противостоять агентам Очага, работающим под прикрытием сурганцев, здесь, в Центруме, для нас станет не просто затруднительно, а практически невозможно. Это сейчас мы можем контролировать чуть ли не всех проводников и обезвреживать вражеских диверсантов, а в условиях военной диктатуры…