шит. Слабо все это. И нет в этом среднем технаре настоящей интеллектуальности. Честь его уязвлена, сам он, пожалуй, унижен, поставлен в такие рамки, из которых не вырвешься. А ведь говорят, что в судьбе среднего человека, как окружающий мир в капле воды, отражается время… Со всеми характерными его особенностями.

— Нет, — вдруг вслух сказал он и резко выпрямился.

— Что? — оглянулся Грачев.

— Это я о своем, — с трудом выговорил Букварев, притворяясь равнодушным. А сам упрямо, на кого-то злясь, думал: «Нет, не эпоха определяет судьбы людей, а люди своей волей, своими устремлениями определяют лицо эпохи. И я еду в сопки не ради оправдания, и не ради того, чтобы нажить какой-то моральный капитал, приобрести известность, оригинальность и смелость, наконец. Я еду, чтобы утвердиться в самом себе, найти себя, чтобы быть ближе к делу, а не к слепым бумагам. Я еду, чтобы очиститься, отдохнуть от института и подумать…»

Додумать свою мысль он не успел, потому что машину тряхнуло особенно сильно и впереди показались какие-то приземистые строения, сбившиеся в кучу.

ВТОРОЕ ОТКРЫТИЕ СОПОК

Быстро сгущались туманные сумерки, и в них по мере приближения глаза стали различать несколько типовых вагончиков на колесах. Окна одного из них тускло светились, и только по огонькам и можно было определить, что тут есть что-то живое.

Грачев прильнул к ветровому стеклу и помрачнел. Что-то тревожно-тоскливое родилось и в груди Букварева. Он не узнал места, где шесть лет тому назад прожил столько счастливых суматошных дней.

Шофер покрутился между этих крашеных вагончиков и остановился перед приплюснутым к земле широким строением, собранным из дощатых щитов.

— Приехали! — безрадостно объявил он. — Не знаю, как мы тут будем ужинать и ночевать.

— Все будет в лучшем виде, — с сердитой бодростью отозвался Грачев, выбираясь наружу.

Букварев успел пообвыкнуть на просторном заднем сиденье машины и вылезать в мрачную темноту ему не хотелось. Мелькнула мысль, что Грачев сейчас вернется и прикажет ехать куда-то дальше. Но, кажется, добрались до места и надо вылезать.

Первое, что он ощутил, выйдя из машины, — это липкая изморось. Мельчайшие холодные капельки, будто таежный гнус, тотчас присосались к лицу и рукам. Утираться носовым платком было бесполезно: кожа тотчас снова становилась влажной. Глубокая вязкая грязь тут же засосала его резиновые сапожки с низкими голенищами. И все же Букварев поспешил вслед за Грачевым, который, чертыхаясь, подбирался к крыльцу приземистой постройки. Каждый шаг давался с трудом, ноги норовили выскользнуть из сапог, попавших в объятия раскисшей глины. Голенища приходилось придерживать руками, и Буквареву было и досадно и смешно: вот бы поглядеть со стороны… Грачев подождал его возле крыльца.

Щитовой домик оказался конторой строительного отряда. Обычно в таких конторах были и столовые, хранился кое-какой инвентарь, тут же ночевали и командированные. В конторе было тихо, окна не светились.

— Поди-ка, Николай, узнай, где начальство, — попросил Грачев шофера. Николай вздохнул и пошел в сторону жилых вагончиков. Он сразу растворился в темноте.

— Мрачновато тут, — сказал, поеживаясь, Букварев.

— А как же? — отозвался Грачев. — Тут удобств немножко поменьше, чем в наших городских кабинетах. Об этом надо бы знать и почаще вспоминать тем, кто сочиняет проекты.

Букварев промолчал. Вскоре вернулся шофер.

— Не везет нам, Пал Палыч. Пахомов подцепил грипп, температура высокая, сегодня увезли его в участковую больницу. За него остался техник-прораб Юра. И этот Юра должен находиться здесь, в конторе. Пойдемте.

Николай дернул за скобу, и дверь легко, без скрипа отворилась. Из дверного проема на приезжих глянула черная пасть темноты и тишины. Чиркая спички, они вошли в просторную комнату, уставленную прочными некрашеными скамейками. В переднем углу уныло скучал обшарпанный конторский стол. На нем — ни единой бумажки, и он словно бы спрятался со стыда в самый темный угол.

Они нашли вход в смежную комнату и осторожно вошли в нее, снова светя спичками. Здесь стояли шкаф и еще один письменный стол. За ним кто-то крепко спал.

— Есть тут кто-нибудь? — улыбаясь в темноте, спросил Грачев.

Голова спящего медленно поднялась над столом.

«Пьян, наверное, вдрызг», — подумал Букварев и ошибся. Человек выпрямился и оказался довольно высоким перед приземистым Грачевым и Букваревым. Он протянул руку к выключателю, и вспыхнул яркий электрический свет. Хозяин прищурился, разглядывая нежданных гостей, с чуточку жалкой и почти детской растерянной улыбкой на удлиненном красивом лице. Он, видимо, узнал Грачева.

— Здравствуй, Серебряков! — тоже улыбаясь, сказал Грачев…

— Здравствуйте, Павел Павлович! — смущенно ответил хозяин.

Он явно не знал, что делать и как себя вести, но не мог скрыть и непритворной радости.

— Не стесняйся! — подбодрил его Грачев. — Вздремнул малость? Это не беда. Я в молодости тоже ой и крепок на сон был! Так ли сладко и спокойно спалось, что каждую ночь теперь вспоминаю. — Он сел на табурет. — Давай, Юра, рассказывай, как вы тут живы-здоровы.

Юра Серебряков, молодой человек, волею судеб оказавшийся начальником здешнего отряда и распорядителем всего хозяйства, стал рассказывать о том, что дела вовсе не блестящи, что работать нельзя из-за плохого проекта, что люди злятся из-за безделья, а тут еще грипп, заболели два бульдозериста и шофер, а сегодня вот и начальника отряда Пахомова пришлось увезти с высокой температурой. Он говорил порывисто и смущенно. Чувствовалось, что ему хочется, кого-то обвинить, и в то же время он боится это делать: как бы начальство само не уличило его в бездеятельности. Закончил он тем, что отряду надо бы помочь.

Юра умолк и настороженно переводил взгляд с лица Грачева на лицо не знакомого ему Букварева: «Кто этот незнакомец? Может, он из обкома или из министерства?..»

— Что вы успели сделать? — суховато спросил Грачев.

И Юра заговорил спокойнее, обстоятельнее. Букварев отмечал про себя, что паренек этот знает состояние дел, только рассказывает о них как-то общо, трафаретными фразами. Но положение на участке стало ясным.