— Ни души, — подтверждает женщина.

— Ни души? — переспрашивает журналист. — Следовало этого ожидать. Что будем делать?

И как бы ответом на этот вопрос раздается знакомый далекий гул, как при землетрясении, — это гул победного марша.

Воздушный лайнер заправляется перед полетом. Пассажиры, они же сотрудники международного корпункта, а некоторые из них агенты ЦРУ, нервничают, глядя в иллюминаторы: вечерняя синь горизонта окрашивается кровавыми всполохами. По проходу между рядами торопится человек с военной выправкой и спутниковым телефоном:

— Вас, шеф!

— Кто? — Руководитель затравленно смотрит на трубку. — Меня нет.

— Это агент SWN-JEL-2477.

— О Боги! Откуда?

— Из Кремля, сэр.

В одном из кремлевских кабинетов проистекал скверный скандал. Виктор Викторович Загоруйко решительно отказывался покидать пределы своей любимой страны.

— Никуда я не поеду! Лучше погибну вместе с родиной. Она у меня одна.

— Ну хорошо, — сказал на это Ник. — А кто ее спасать будет?

— Не знаю.

— А я знаю: ты, Виктор!

— А я не знаю, как ее спасать! — отрезал Загоруйко. — Все, счастливого вам пути.

— Тогда извини. — И классическим ударом в челюсть журналист отправляет химика в угол.

Ошеломленный ученый упал, ломая стулья. Женщины ахнули и попытались оказать ему помощь. Виктор Викторович отбивался от них и ныл в голос:

— Вот так, да? Такая, значит, у вас свобода слова: бить человека по зубам! — Стянул с плеч замызганный рюкзачок, закопошился в нем. — Если и ЭТО разбили!.. Тогда я вообще не поеду в вашу страну свободы… свободы… — И неожиданно осекся на полуслове.

Впрочем, Виктора Викторовича не слушали. Подхватив ученого под белы ручки, его товарищи поспешили вон из кремлевского кабинета.

Я, Автор, прерываю свой нетленный труд по причине отсутствия денег. Они нужны для приобретения моим новым людям (по списку жены) пеленок-распашонок, чепчиков, подгузников, ползунков и проч. И поэтому, удушив все свои принципы, звоню по телефону благодетельному В.Б. и прошу халтуру. И получаю в издательстве чудовищных размеров рукописный фолиант отставника внутренних войск. Человек я добросовестный и пытаюсь читать всю галиматью, однако через час ощущаю головокружение и ненависть к печатному слову и к самому себе. Сообщаю В.Б. о своей непрофессиональной немощи. Ты что, удивляется он, прочитай первые десять страниц, последние десять и глянь в серединку — и пиши. Неудобно, отвечаю. Неудобно знаешь что, спрашивает. И вообще, как ты относишься к составлению сборника? Как? Давай-ка составим хороший сборник; кого можешь предложить из своего поколения? Я мычу нечто неопределенное, потом вдруг слышу, как мой проклятый язык лепечет имена П.А., Л.Б., В.П., В.Б. Я же не из вашего поколения, удивляется В.Б. Нет правила без исключения, твердо стою на своем. Ну что ж, достойные имена, говорят мне. Желаю успеха!

Что же это такое, говорю я себе после. Как, оказывается, просто себя продать. А что делать, если дети должны ползать в сухих ползунках, пить витаминизированное молоко и чувствовать себя хотя бы малое время узаконенными дармоедами?

Что же делать? Названиваю П. А. - его нет. Звоню Л. Б. - он дома. Привет. Привет. Как дела? Дай в долг. Сколько? Много, жена рожает, отдам, как напечатают новую повесть «Провокатор» и запустят в кинопроизводство фантастическую феерию «Марш болванов». Где? Что где? Где печатать будут? У В.Б., вру. Ладненько, помогу, но только половиной, купил тут дачку, понимаешь. Спасибо, говорю и снова звоню П.А. - он дома. Привет. Привет. Купил дачу? Купил, а что такое? Она сгорела, шучу и бросаю телефонную трубку, представляя, какое выразительное выражение лица, похожего на бритый зад, у моего литературного приятеля П.А.

С удовольствием сажусь за кухонный столик — работать, работать, работать, как завещал нам великий Ленин.

По столичным вечерним проспектам шествовали монументальные идолы. Народные толпы встречали их алыми стягами, песнями и плясками под гармонь. На площадях жгли костры, опрокидывали автомобили, громили магазины и казенные учреждения. Наступала ночь длинных ножей и битого оконного стекла.

…Великий Вождь стоял у пустого постамента и рябил свой чугунный лоб. Внизу штормило людское море, состоящее из бесноватой молодежи и пожилого праздничного народа. Неожиданно болван наклонился и двумя пальцами выхватил из толпы экзальтированного юнца. Массы притихли. Идол потащил визжащую жертву к облакам, затем спустил ее на замусоренную площадь. И погрозил пальцем:

— Не балуй! — И новым, более грациозным движением руки водрузил на постамент бабульку божий одуванчик с пионерским флажком в руке.

Площадь взорвалась воплями восторга и ликования. Воцарилась вакханалия неистового революционного настроения.

Здание аэропорта уже пылало очистительным пожаром новой революции. Те, кто не разделял неокоммунистических взглядов, штурмовали самолеты. По бетонной полосе мчалось правительственное авто, где находились все участники исторических событий, включая и Загоруйко В.В. Воздушный лайнер со звездно-полосатой символикой выруливал на взлетную полосу. Автомобиль, не прекращая движения, нырнул под его брюхо. Через несколько томительных секунд грузовой люк самолета открылся и оттуда выпал канатный трап.

— Ой, мамочки! — ужаснулась Любаша. — Ни за что!

— А как же наша любовь до гроба? — закричал Ванюша.

— Вот он и есть наш гроб-то…

Авиалайнер и автомобиль пока шли с равной скоростью. Трап удобно и удачно болтался над машиной. За считанные секунды, проявляя чудеса ловкости и мужества, Загоруйко с товарищами забрались в самолет.

Между тем скорость увеличивалась. Застопорив педаль газа и руль, Ник, подобно агенту 007, совершил отчаянный прыжок — и благополучно. Вскарабкавшись по трапу в лайнер, уже отрывающийся от полосы, журналист попадает в объятия друзей. Но раздается крик шефа-руководителя:

— И этот с вами, господа?!

Как наваждение… по трапу забирался болван, малеванный позолоченным суриком и с приметной вмятиной во лбу.

— Даешь мировую революцию! — утверждал он, пользуясь общей оторопью.

— Это он! — закричала Николь. — Которого я булыжником!

— Вижу, — спокойно проговорил Ник. И обратился к истукану: — У нас не подают, товарищ! — и легким движением руки отщелкнул зажим трапа.

Позолоченный идол рухнул в черную бездну небытия, а воздушный лайнер, искрящийся иллюминаторами и бортовыми огнями, набрав необходимую для дальнего перелета высоту, устремился к сияющим отрогам Млечного Пути.

По моей последней блаженной прихоти полутруп вывезли военным самолетом на море. И я лежал на теплом знакомом берегу… ракушки в песке… ракушечные мозги в цинковом помойном ведре… Зачем тогда жить? Жить, чтобы умереть?