– Как прошло? – спросила мама, увидела мое лицо и охнула.

Потом я лежала на диване в гостиной и плакала в мамины колени, а мама гладила меня по голове и утешала. Со стороны это, наверно, выглядело натуральной мыльной оперой, классикой жанра. Ну, так и что? Мне было в высшей степени наплевать, как это выглядит.

– Мама, почему они все такие козлы и ничтожества? Почему?

– Шш-ш… – шептала мама, наклоняясь к моему уху. – Не расстраивайся. Я ведь тебе говорила: мы прекрасно жили без мужей, проживем и дальше. Вот и Бимочка скажет. Правда, Бимуля?

Снизу немедленно доносился согласный стук собачьего хвоста о паркет.

– А дети? – всхлипывала я. – Я хочу детей. Только не мальчиков, а девочек. Не хочу рожать козлов и никчемужествов…

– Кого-кого?

– Неважно… не хочу…

– Ну, чтобы иметь детей, не обязательно выходить замуж, – напоминала мама. – Некоторые удачные примеры известны тебе по личному опыту.

– Кем он был, мама?

– Кто?

– Мой отец. Кем он был, этот Родион? И куда он подевался?

Мама вздохнула:

– Никакой он не Родион. У него было совсем другое имя. Просто я называла его так – в шутку, в честь Родиона Раскольникова, персонажа из Достоевского. Когда ты родилась, мы уже расстались. Нужно было что-то в анкете написать, вот я и внесла: имя отца – Родион, фамилия неизвестна.

– Но почему? – спросила я, садясь на диване.

– Почему расстались?

– Почему Родион Раскольников? Он что, старушку зарубил?

Мама улыбнулась.

– Да бог его знает, кого он там зарубил. Мятущаяся натура, как в романе. Никак не мог понять, кто он и зачем. Разные странные вещи говорил – совсем как тот Раскольников.

– Какие?

– Странные… – неохотно повторила мама.

– А все-таки?

Она никогда не рассказывала мне об отце, и я знала, что нужно выжать ее внезапную откровенность до остатка. Если она не расскажет мне сейчас, то не получится уже никогда.

– Я ж говорю, странные… – мама пожала плечами. – Например, что может безнаказанно убить кого захочет. Что не знает, как справиться с такой ответственностью. Всякие пустые фантазии… Но расстались мы не поэтому. Он действительно не знал, куда себя деть. Как многие мужчины и тогда, и сейчас. Но я не уверена, что можно их винить за это. Такие времена, доченька, такая эпоха.

– Нельзя их винить? – переспросила я. – А кого же тогда винить? Кто ее делает, эту эпоху, если не они?

Мама снова вздохнула.

– Не все зависит от человека. Знаешь, часто сравнивают наш век с мясорубкой, которая смолола нас всех, несколько поколений, без разбора, в фарш. Но мне кажется, это неправильный образ. Я вот представляю себе щелкунчика…

– Щелкунчика? Как в балете?

– Ну, в балете он такой приятный игрушечный красавчик, – улыбнулась мама. – Но на самом-то деле щелкунчик – это такая машинка для колки орехов. Машинка с крепкими стальными зубами. Небезопасная, потому что может запросто откусить палец. Вставляешь в эти зубы орех, нажимаешь на рычаг – щелк! Так вот, наш век – это такой щелкунчик. Только не маленькая машинка, а огромная машинища с миллионом страшных зубов. И она берет людей не одной массой, как мясорубка, а поодиночке – судьба за судьбой, орех за орехом. Вставляет их в пасть и – щелк! – нет человека.

– Эпоха – щелкунчик… – сказала я, снова опуская голову на мамины колени. – Эпоха – щелкунчик…

– Знаешь что? – мама ласково погладила меня по волосам. – Тебе сейчас нужно выпить валерьянки и уснуть. И спать долго-долго. Давай-ка сделаем так. Завтра я позвоню в твою лабораторию, скажу, что ты заболела и не придешь. И сама тоже возьму отгул. Сварю куриный бульон с вермишелью. Буду кормить тебя с ложечки, как когда-то. А ты будешь есть бульон, пить валерьянку и спать. И к следующему вечеру гарантированно забудешь обо всей этой гадости. Как тебе такой вариант?

– Принимается.

Я выпила ведро валерьянки и действительно заснула. Под утро мне приснился кошмар: гигантский Щелкунчик, стоящий посреди огромного мертвого поля. У него не было ни ног, ни рук, ни головы – только зубастые челюсти, бесконечные ряды челюстей, сверкающие сталью зубы, черные провалы разинутых пастей. И орехи, миллионы орехов, хрустящих у него на зубах – щелк!.. щелк!.. щелк!.. И я стою на краю этого поля рядом со святым Сатурнином, и говорю:

– Сатек, зачем они сами прыгают к нему в пасть, эти орехи?

– Какие орехи? – говорит он. – Где ты видишь орехи?

И я смотрю снова, и вижу, что это и в самом деле вовсе не орехи, а головы, человеческие головы. Щелк!.. щелк!.. щелк!..

– Пойдем, – говорит Сатек. – Нам тоже туда, вместе со всеми…

И мы идем… нет, мы катимся туда, к бесчисленным щелкающим пастям – мы, две беспомощные хрупкие головы, две крошечные горошинки огромного человеческого потока. А страшные стальные зубы все ближе, все ближе…

– Нет! Нет!

Я пробудилась в поту и в ужасе. Слава богу, я была в своей комнате, в своей постели. Сквозь тюлевые занавески пробивался скупой свет ноябрьского ленинградского утра. Я перевела дух, но мое сердце было полно страха и ненависти. Я ненавидела этого мерзкого Щелкунчика, этот поганый век, эту гадкую эпоху, щелкающую человеческие судьбы и головы, превращающую мужчин в никчемные ничтожества, а женщин – в несчастные жертвы.

– Сдохни, сволочь! – прошипела я в утренний полумрак. – Сдохни! Сдохни! Сдохни!

Потом я снова бухнулась на подушку и проспала до полудня – уже без всяких кошмаров. Когда я снова открыла глаза, из кухни доносились уютные звуки дома и божественный запах куриного бульона плыл по вселенной, наполняя и облагораживая ее. Мы с мамой провели весь этот день в точности, как и было запланировано накануне, а на следующее утро я действительно чувствовала себя как новенькая. Мне снова хотелось жить, и даже полуподвал в Мариинском проезде манил меня своими до боли знакомыми чертами. Приехать, сесть за стол, положить перед собой размытую копию статьи американского утопленника, услышать шахматный диалог про Трезорку и половцев, перекинуться словечком-другим с интеллигентной Зиночкой, обсудить выкройку с Верой Палной… – что ни говори, а в этом есть определенная прелесть.

В автобусе были свободные места – полдень, такое время. Я села у окошка и впервые спокойно подумала о позавчерашних событиях. Зачем прикидываться дурочкой? Я ведь проделала это всё своими же руками. Этот звонок к Лоське на квартиру… – неужели его последствия не были ясны с самого начала? Не знаю, чего именно мне хотелось в ту минуту – испытать своего будущего мужа на прочность или сорвать всю затею с замужеством как раз тогда, когда она уже всерьез угрожала стать реальностью. Первое мало правдоподобно: от иллюзий относительно мужества своего плюшевого козла я избавилась довольно давно – да и были ли они когда-либо, подобные иллюзии? Значит, остается второе: я просто не хотела выходить за него замуж. Не хотела, но со свойственным мне инерционным упрямством продолжала держаться за человека, в которого вбухала столько сил и надежд.