— Айза, ты себе представить не можешь, как я рад тебя видеть. Ты знаешь, например, какой у меня теперь рейтинг?

— Ты будешь удивлен, знаю, — улыбнулась Изабель. — Меньше чем за полгода ты прорвался в первые полсотни…

— И если завтра я выиграю в четвертьфинале — ради чего я сегодня даже не пью, — то поднимусь сразу на тридцать позиций. Если придешь за меня поболеть, может, и вправду выиграю.

— Перестань, Джерри, ты же знаешь, у меня есть… обязанности.

Молодой человек вздохнул, явно раздосадованный.

— Послушай, твой папа нас не убьет, если мы прогуляемся по саду? Вид отсюда фантастический.

К своему удивлению, Изабель ответила:

— Давай побыстрее, чтобы он не заметил.

С правой стороны виднелись очертания деревянного строения, над которым выступал высокий конус.

— Это твоя обсерватория? — спросила она.

— Да, — ответил Джерри. — Теперь она называется Планетарий памяти Дариуса Миллера. Я хочу, чтобы ты как-нибудь посидела там со мной ночью. С отцом, разумеется. А сейчас, пока он нас не застукал…

Изабель оглянулась и убедилась, что отец по-прежнему беседует с Карлом Прахтом.

Джерри быстро взял ее за руку, отчего у девушки как-то странно замерло сердце. Они быстро прошли в конец сада и стали смотреть на лежащий внизу город. Вечерний Сан-Франциско искрился разноцветными огнями.

— Здорово, правда? — воскликнул Джерри. — Вон там, смотри, гавань, видишь?

При всем своем обширном словарном запасе, Изабель смогла выдохнуть только одно: «Ого!»

— По-моему, отец совершит большую глупость, если все это променяет на Бостон, — прошептал Джерри. — Ты как считаешь?

— Хочешь сказать, он уже принял решение? — спросила Изабель. Перспектива расставания с семейством Прахт привела ее в отчаяние.

Джерри пропустил вопрос мимо ушей, повернулся к ней и проговорил:

— Айза, я больше не могу. Я тебя сейчас поцелую.

Она не двинулась с места и ничего не ответила.

— Спасибо, — нежно произнес он.

— За что? — удивилась Изабель.

— За то, что не бросилась бежать. Значит, ты мне веришь.

И вот, за двадцать пять минут до наступления Нового года, Изабель да Коста позволила Джерри Прахту обнять себя и поцеловать в губы.

Ей это так понравилось, что она потеряла счет времени. Ей казалось, что поцелуй длился очень долго. Она отчетливо чувствовала, как по спине побежали мурашки.

— Что-то не так? — прошептал Джерри.

Изабель хотела сказать, что все в порядке. Она испугалась утонуть в этой пучине чувств. И поспешила вернуться к спасительной реальности.

— Джерри, мы не должны. Отец нас увидит.

— И что? — с вызовом сказал он. — Мы ведем себя вполне невинно. Вот если б мы этого не делали, это как раз было бы противоестественно.

Изабель интуитивно чувствовала, что он прав. Но ей вдруг стало страшно. Она не знала, чего именно боится — того, что их поймает отец, или растущего недовольства своим затворническим образом жизни.

Ей вдруг захотелось убежать. Джерри не стал ее удерживать. Изабель поспешила назад к дому, он — в нескольких шагах сзади.

— Можно я тебе позвоню?

— Нет! — ответила она, не оборачиваясь.

— А ты мне будешь звонить? — не унимался он.

Изабель помолчала, остановилась, посмотрела Джерри в глаза и сказала:

— Буду.

Самыми необычными в истории шампанского считаются хрустальные бутылки, в которых вино было поставлено ко двору царя Александра Второго его французским поставщиком Луи Родере. Точнее будет сказать, так считалось до осени 1975 года, когда в лаборатории Дэвида Балтимора в Массачусетском технологическом институте шампанское стали подавать из лабораторных колб. Повод был весомый — присуждение Нобелевской премии за открытие взаимодействия между вирусами — возбудителями рака и генетическим материалом клетки.

Пиршество получилось более чем многолюдным, поскольку, как принято в таких случаях, приглашены были все соседние лаборатории.

Как и следовало ожидать, едва новость о присуждении Нобелевской прозвучала по радио, Грег Моргенштерн приступил к активным действиям. Он позвонил Сэнди и назначил ему встречу в винном магазине «Мартиньетти» — чтобы тот помог ему загрузить в машину шампанское. При этом двойную бутылку он оплатил из своего кармана.

Опередив всех прославленных профессоров института, среди которых были и нобелевские лауреаты прошлых лет, Грег первым примчался с поздравлениями к тридцатисемилетнему гению.

После празднования, возвращаясь к себе, Сэнди заметил:

— Готов спорить, недалек тот день, когда мы будем пить за вашу премию.

— Ошибаешься, — возразил Моргенштерн. — У меня никаких шансов.

— Грег, вы же вплотную подошли к синтезу этого белка. Голову на отсечение даю, вы тоже войдете в историю.

— Сэнди, прошу тебя перестать говорить так, словно я работаю в одиночку. Если бы мне не повезло с тобой и другими талантливыми ребятами, мне бы еще пахать и пахать.

Пусть Грега и нельзя было назвать титаном в науке (во всяком случае — на данный момент), но у него была преданная семья, боготворившая его, как героя. Разве не это самое важное в жизни?

Сэнди просто был влюблен в дочку Моргенштернов — ему была глубоко симпатична и вся их система ценностей. И прежде всего — чувство семейной общности.

На него производило пьянящее впечатление участие в дружных семейных торжествах по таким традиционным праздникам, как День благодарения, Рождество или Новый год. Вся семья — Грег, его жена Рут и, конечно, Джуди, — распахнули перед ним не только двери дома, но и свои сердца.

Не сразу Сэнди понял, что чувство Джуди в огромной степени продиктовано восторженным отношением к нему отца девушки. Никогда прежде ни об одном своем ученике Грег Моргенштерн не отзывался в таких возвышенных выражениях, даже если речь шла об ученом более высокого ранга, чем он сам. Напрямую своего преклонения перед талантами Сэнди он не выражал, но было совершенно очевидно, что Грег больше всего мечтал бы о таком зяте, как Сэнди Рейвен.

День независимости стал для них двойным праздником — вместе с годовщиной провозглашения независимости Соединенных Штатов они отмечали год со дня своего знакомства. К этому моменту Сэнди и Джуди уже жили вместе в Кембридже, без всякого церковного благословения.

Когда тема совместного проживания возникла впервые, Сэнди испугался, как это отразится на его профессиональных взаимоотношениях с Грегом. Но Джуди его успокоила.

— На днях он объявил, что ты для него как родной, и если бы мы не полюбили друг друга, он бы тебя с радостью усыновил.