Александр изучающе смотрит на тусклый блеск раскинувшегося перед нами города.

«А что насчет тех северокорейцев, с которыми ты познакомился в Дубае? – спрашиваю я. – Они до сих пор верят в систему? Хотя бы во что-то, присущее ей?»

«Некоторые да, некоторые нет, – отвечает Александр. – Они видели внешний мир. И их разрывают сомнения. Они мучаются от… скажем так, от внутреннего конфликта».

«От двоемыслия, – предполагаю я. – Китайские интеллигенты говорят об этом».

«К чему это приводит, так это преданность и вера. Это две разные вещи. Есть те, кто искренне верит в систему. Но есть и те, кто предан режиму, хотя и не верит в него. Я встречал и тех и других в Дубае. Мы, как иностранцы, никогда не повстречаемся с теми, кто не научился извлекать для себя выгоду из системы – тем или иным способом. Поэтому нам трудно оценить, во что конкретно они верят. В этом и коренится их преданность: они могут понимать, что всё вокруг ерунда и ложь. Но они не хотят, чтобы это закончилось, потому что знают, как оно работает и каким образом получать всякие бонусы».

«Но ты ведь несерьезно говорил о “Кимчхи багете”». «Конечно нет! – Александр сплевывает. – Эти совместные предприятия. Ха-ха-ха! Корейцы работают следующим образом: перенимают твои знания и опыт, используют их, а ты учишь их до тех пор, пока они не почувствуют себя достаточно компетентными. После этого они видят, что ты им более ничего дать не можешь, теряют к тебе интерес и просто выбрасывают тебя вон, несмотря на твои инвестиции. Подобное происходило с очень многими бизнесменами, которые решились открыть совместные предприятия здесь. “Ой, извините, из-за сложной политической ситуации мы не можем оформить вам визу. Ваши деньги? Они заморожены в местном банке. Мы не можем их вытащить. Извините и всего вам доброго”.

Такой “детсадовский” криминальный подход пронизывает всю систему. У них совершенно извращенные представления о добре и зле. Правительство, которое не возвращает свои зарубежные кредиты, затем бахвалится этим перед собственными гражданами в средствах массовой информации. Просто замечательная бизнес-модель! Поэтому-то экономика и завязла в болоте. Корейцам никто и никогда не даст кредит. Единственный возможный для них способ делать бизнес – криминальный. Если ты решаешь заняться предпринимательством здесь, будучи иностранцем, то ты фактически подставляешь самого себя, предлагая им: “Давайте, ограбьте меня!”».

«А ты не думаешь, что тончжу смогут изменить систему? Такие люди, как Мин и Ким, все-таки достаточно просвещенные. Они знают, как всё работает во внешнем мире».

«Я не думаю, что кто-то может изменить систему, – говорит Александр. – Уже слишком поздно. Хочешь знать почему? Потому что те, кто изобрел и создал этот режим, уже мертвы».

Последнее слово, хотя и сказанное шепотом, звенит в ночном воздухе, отчего холодок пробегает у меня по спине. Завод на реке Потхонган внезапно посылает странную яркую вспышку в ночное небо. Мысль о том, что этот мир окаменел и останется таким навсегда, что какие-либо положительные сдвиги невозможно даже вообразить и на горизонте нет никакой надежды, слишком тяжела для моего истощенного рассудка. Александр видит по моему лицу, что он зашел слишком далеко, желает мне доброй ночи и уходит в свою комнату.

* * *

Вера и преданность. Первая может быть выражена словами, вторая – только действиями. Конечно, между ними лежит целый спектр различных оттенков. Мне хочется верить, что некий моральный компас может указывать на множество возможных направлений, а не на один лишь путь наименьшего сопротивления, и есть то, что выходит за рамки тупой наивности, слепого послушания и чистого эгоизма, который выражается в том, что люди готовы поддерживать что угодно ради личной выгоды. Я закрываю жалюзи и остаюсь в жутковатом одиночестве в пустом гостиничном номере. Есть что-то, настолько же мутное, как и любые факты в этой стране, настолько же непрозрачное, как правда, существующая здесь, правда, которая вообще-то должна быть кристально чистой. Это «что-то» недоступно для нас, для нашего понимания – единство, порожденное безумными и опасными обстоятельствами, единство, постичь которое мы не в состоянии. Никто здесь не говорит вслух об особых узах, которые связывают северных корейцев, – это было бы слишком опасно, но есть то, что говорит за них лучше любых слов. Хитрая улыбка. Подмигивание. И это уже победа. Не в войне, нет, ни в реальной, ни в воображаемой. Но они как будто говорят: «Мы выдержали. И выжили».

Со временем всё становится понятным. Комбинации гласных уже не кажутся странными причудливыми наложениями звуков, к их звучанию тоже привыкаешь – они становятся такими же знакомыми, как лицо друга, которого видишь каждый день. В комбинации с согласными они образуют слова, которые не режут слух и не кажутся чем-то бесконечно далеким от родного английского. Даже синтаксис, который совершенно не похож на то, к чему привык носитель английского, перестает быть серьезным препятствием на пути к изучению корейского, так как начинаешь понимать его логику. Я подхожу к той точке, пройдя которую чувствуешь, что понемногу овладеваешь языком.

После трех недель Пхеньян привык к нашим появлениям на своих улицах, а мы – к ощущению беззащитности в этой атмосфере безумия, в которую погружены все вокруг в своей повседневной жизни. Среди наших преподавателей в Институте Ким Хёнчжика созрел небольшой заговор, о котором узнала Мин, всегда готовая подхватить и раздуть любые сплетни. Как-то после занятий, по пути на обед она провозглашает: «Трэвис стал победителем». «Что за бред?» – спрашиваем мы ее. Она рассказывает, что, по мнению преподавателей, которые решили в шутку вести счет наших достижений, у меня самый значительный прогресс в обучении. «А Александр, – говорит она угрюмо, – самый отстающий».

«Но это нечестно, – протестую я. – У всех нас совершенно разный уровень. Я новичок и начал с азов, поэтому, конечно, должен был продвигаться быстрее всех: мой курс – самый простой».

Мин качает головой: «Госпожа Пак сказала, что ее китайским студентам в среднем требуется месяц для усвоения того, что вы прошли за первую неделю».

«Но зачем сравнивать меня с ними? И зачем сравнивать нас троих друг с другом? Алек владеет языком на высоком уровне, поэтому любой его прогресс будет незаметным – в какой-то момент ты понимаешь, что знаешь почти всё и мало чему можешь еще научиться. А Александр находится на средней, самой сложной стадии – это характерно для изучения любого языка. Ты должна это сама знать лучше кого бы то ни было, Мин. Я уверен, что изучение испанского не было для тебя чем-то вроде легкой прогулки по парку».

Мин и остальные выслушивают мои аргументы в тишине, но мне кажется, что они пропускают их мимо ушей из вежливой скромности. А так как предмет этого обсуждения вызывает чувства неловкости и смущения, все, не сговариваясь, решают закрыть тему.