«Вот тут находилась спальня Любимого Руководителя Ким Чен Ира с 25 июня 1952 года по 16 августа 1952 года». Просто обставленная комната с небольшой детской кроватью, застеленной покрывалом в розово-белую полоску, с ярко-красным ковровым покрытием, с маленьким столом, накрытым скатертью красноватого цвета. Как и в кабинет, вход в эту священную комнату закрыт веревочным ограждением, чтобы посетители не натоптали в таком святом месте.

Возвращаясь к микроавтобусу, мы встречаем группу посетителей, которая состоит только из солдат. Кажется, им интереснее разглядывать нас, чем слушать вступительное слово гида.

Мы ненадолго останавливаемся около четырех стульев, поставленных кругом перед входом в пещеру. «Здесь Ким Ир Сен встретился с тремя первыми отважными солдатами Отечественной освободительной войны». Я смотрю на эти стулья со странным ощущением дежавю. И тут меня осенило. У меня дома в Берлине стоят точно такие же стулья! Кто бы мог подумать – оказывается, ИКЕА экспортировала мебель в Корею уже в 1950 году!!!

* * *

День заканчивается очередным неожиданным появлением товарища Кима, страстно желающего понять, что происходит с его последним проектом, который он воспринимает как любимую игрушку. «Хочу показать вам свой любимый бар в Пхеньяне», – говорит он нам уже в микроавтобусе.

Абсолютно новое заведение, куда он нас привел, скрыто в глубине аллеи за Монументом идей чучхе на восточном берегу реки Тэдонган. На первом этаже располагается небольшой магазин, в котором продается всякая всячина и аптека с набором импортных лекарств – от тайленола до антибиотиков, выставленных за стеклянными витринами. Выше располагается бар, отделанный дубовыми панелями, внутри которого стоят лакированные деревянные столы. Всё сияет чистотой, и, если бы не девицы из группы «Моранбон» на большом экране, можно было бы легко представить, что мы в каком-то престижном спортивном баре Чикаго или Бостона. За столами сидят многочисленные тончжу и китайские бизнесмены. Они изумленно таращатся на нас, так как не привыкли видеть здесь европейцев.

Товарищ Ким заказывает пиво и кимчхичжон – оладушки с добавлением острой капусты кимчхи. «Итак, – начинает он, – я слышал, что вы сегодня были в Кончжири. Теперь вы знаете всю ПРАВДУ о Корейской войне!»

Улыбаясь, он лукаво подмигивает мне.

Как мы узнали, товарищ Ким – сын одного высокопоставленного чиновника. Внезапно меня осеняет: он-то знает правду. Они все ее знают. Члены известных семей – потомки тех, кто участвовал в этой войне, кто был в гуще событий и видел всё своими глазами, кто должен был рассказать об увиденном, чтобы эти истории передавались из поколения в поколение. Пхеньян был почти полностью уничтожен бомбардировками. Ким Ир Сен и его ближайшее окружение – всё Политбюро было эвакуировано к границе с Китаем, где они оставались до конца войны, после чего смогли вернуться в Пхеньян, когда это стало безопасно. Кончжири, как и место рождения Ким Чен Ира в окрестностях горы Пэктусан, – стопроцентная фальшивка.

* * *

«Давай поболтаем», – говорит Александр, когда мы идем по коридору к нашим номерам. Эти вечерние и ночные разговоры для нас обоих – способ сохранить душевное здоровье, пока мы находимся тут.

Александр начинает выпускать пар немедленно, правда, шепотом. К этому мы уже привыкли как к необходимой мере предосторожности, несмотря на то что говорим с глазу на глаз. «Они правда думают, что кто-то поверит в это дерьмо? Они все больные. Другого объяснения нет».

С балкона моего гостиничного номера мы смотрим на огни города, пока они еще не погасли на ночь. В последнее время меня посещают тяжелые мысли, но я не хотел бы с кем-либо ими делиться. Это продолжается в течение нескольких дней, из-за чего я плохо сплю. К счастью, я знал, что такое возможно, и заранее подготовился, тайком захватив с собой запас снотворного.

«Это долбаное безумие, – продолжает Александр, – вся эта гребаная система. Система лизания задниц – вот что это такое. Всё началось с Ким Ир Сена – с его извращенного стремления стать новым Сталиным. Следующий Ким просто всё это усилил, для того чтобы снискать благосклонность своего отца. А нынешний – у него нет иного выбора, кроме как продолжать это дерьмо, и не хватает ума начать делать хоть что-то иначе».

«Ну а что нам говорил Саймон», – напоминаю я Александру.

«Какой Саймон?»

«Ну, бизнесмен Саймон. Китайский чел. Он намекал, что… Номер Третий хотел бы изменить систему. Но всё это старье вокруг него: его советники, старая гвардия – они не хотят ничего менять».

«Я в это не верю».

«Что же тогда… у него голове? Он что – вырос в своем швейцарском шале настолько оторванным от действительности, что уже не может понять, что реально, а что нет?»

«Он может не знать всего, – рассуждает Александр, – а что-то его просто не волнует. Они все боятся своего Маршала, и поэтому что-то да скрывают от него. Но та реальность, которую ему демонстрируют, может быть, не более правдоподобна. Елей, которые они льют ему в уши. Постоянные напоминания о том, что́ он есть – а он материальное воплощение своего деда и отца сегодня.

У меня есть предположение… Его больше всего трогают слезы. Слезы – мощнейшая сила. Люди рыдают от восторженного исступления каждый раз, когда видят его, куда бы он ни отправился. Я думаю, что он смотрит на это и думает про себя: “Ого, это НАСТОЯЩИЕ слезы. Такое нельзя подделать, сымитировать. Безусловно, я делаю много плохих вещей. Но когда народ видит меня, он рыдает, потому что любит. Они В САМОМ ДЕЛЕ любят меня”».

«А те плохие вещи… – я вношу свой вклад в это упражнение по “диванной” аналитике и психологии, – он может придумать им оправдание. Например, сказав, что ему приходится их совершать. Что его вынуждают. Из-за его положения. Из-за того, кто он есть, кем был рожден».

«Больше всего мне жаль тех, кто имеет дело с иностранцами, – говорит Александр. – Но не гидов типа Мин и Ро. Эти-то держат некоторую дистанцию от всего безумия. Я имею в виду сопровождающих всех работников неправительственных организаций и зарубежных дипломатов. Им действительно приходится жить в этих противоречиях постоянно. Они видят правду и знают, что на самом деле происходит, но им приходится всё время врать, причем часто выдумывать вранье сходу. Например, когда они вместе со своими “подопечными” выезжают в сельские районы и все видят, как там обстоят дела с едой и лекарствами, со всем остальным, – им приходится каждый раз изобретать новую ложь, отвечая на вопросы иностранцев. Отрицать то, что у всех перед глазами. Представь себе, как дерьмово они должны себя чувствовать к вечеру – и так каждый день. Сейчас я вспомнил, что однажды сказал мой преподаватель тут, в институте. Мы учили новые слова, что-то на тему еды и напитков. Препод в качестве примера сказал такое предложение: “Когда у меня болит голова, я пью алкоголь”. Я подумал, стоп-стоп-стоп, тут что-то не то – он, скорее всего, имел в виду, что, когда он выпьет слишком много, у него начинает болеть голова. Но, размышляя дальше, я понял, что мой изначальный перевод был правильным. Он действительно лечится от головной боли спиртным. Его голова не может не болеть по ночам после всего этого дерьма, этой лжи, выпутаться из которой невозможно. Фальшивая победа, триумф социализма, который на самом деле является триумфом угнетения. Его голова должна просто раскалываться от этого – и человеку не остается ничего, кроме как залить всё это алкоголем, чтобы мозг не взорвался».