Растерянно мигаю, соображая, что делать дальше.

– У Роджера нет родственников.

– Знаю, милая.

– Значит, нам надо ехать в Лебанон.

Мутти согласно кивает.

А я смотрю в сторону дома и не знаю, как рассказать о трагедии Еве.

Через несколько часов мы снова в пути. За рулем Мутти, я – рядом на пассажирском сиденье, а Ева пристроилась сзади, возле груды пластиковых пакетов, куда мы с Мутти уложили одежду и туалетные принадлежности.

Стоит слегка наклониться вперед, и в боковом зеркале хорошо видно Еву. Я периодически так и делаю украдкой. Не хочу, чтобы она поймала меня с поличным. Пока Ева держится молодцом, но кто знает, как она поведет себя дальше. Пока трудно сказать, что нас ждет в Лебаноне.

Мы проезжаем мимо крытого моста, библиотеки и школьных автобусов. В боковом зеркале вижу оба пика Перси, похожих на груди лежащей навзничь женщины. И все это время неотступно преследует одна мысль: мимо чего мы проезжали, когда трактор с прицепом раскроил на две части машину, арендованную Роджером и Соней? Задняя половина, где находился малыш, осталась вращаться на дороге, а передняя с Роджером и Соней – покатилась кубарем и буквально нанизалась на прутья решетки.

Мне действительно важно знать, где в тот момент находились мы с Евой. Не может быть, чтобы жизнь Роджера подверглась страшной опасности так близко от меня, а я даже ничего не почувствовала. Не получила никакого сигнала. Как ни крути, мы прожили вместе почти двадцать лет, и внутренний голос не мог молчать, просто обязан был отреагировать, отозваться если не болью, то хотя бы слабым импульсом.

Но я ничего, абсолютно ничего не почувствовала. Возможно, мы с Евой обсуждали разрисованную лягушку возле дороги, а в этот момент Роджера уносили от места аварии вместе с погибшей женой.

Становимся в хвост веренице автомобилей, ползущих мимо лежащего в руинах Старика-Горы, а я вспоминаю сообщение, что оставила для Роджера на голосовой почте, и сгораю от стыда. Но я же не знала! Даже представить не могла! Роджер и раньше часто меня подводил, и было вполне естественно предположить, что он в очередной раз не сдержал обещания.

И вот теперь хочется забиться в угол и стать невидимой. К чему оправдываться? Ведь я прекрасно знаю, что Роджер мог нарушить слово, данное мне, но никогда не обманывал дочь. И когда он не приехал на соревнования, я просто должна была догадаться, что это не пренебрежение отцовским долгом. Сообразить, что случилось страшное.

Ладно, я все объясню Роджеру, прежде чем он услышит мое сообщение. Попрошу прощения, и он, конечно же, поймет, что мой гнев вызван обидой за Еву. Попробую убедить его вообще не слушать это дурацкое сообщение, а сразу стереть.

Ева неотрывно смотрит в окно, прижавшись лбом к стеклу. Взгляд отсутствующий, глаза покраснели, но слез нет.

Когда мы с Мутти рассказали Еве о трагедии на дороге, она испугалась и расплакалась. Но быстро взяла себя в руки и стала вместе с нами собираться в дорогу. Пришлось срочно вызывать Джоан, чтобы не оставлять без присмотра дом и конюшню. Я понимала, надо поговорить с дочерью, подготовить ее к тому, что предстоит увидеть в больнице, но не знала, как это лучше сделать. В результате решила отложить объяснения до приезда на место.

С мертвыми все ясно, а вот «критическое состояние» может означать все что угодно. А следовательно, прежде всего надо подготовиться самой. С так называемым «стабильным состоянием» дело обстоит не лучше. Человек с изуродованным лицом или сломанной шеей может, по определению врачей, находиться в стабильном состоянии. Таким образом, медики подстраховываются: нельзя сказать родственникам, что больной находится одной ногой в могиле, но и давать какие-либо гарантии тоже преждевременно.

Всю дорогу в машине царит гробовое молчание. Вопрос о том, как следует поступить, ни разу не возникает: мы едем к попавшей в беду семье. Несмотря на то, что единственным человеком, связанным кровными узами с Роджером и малышом, является Ева.

* * *

Больница представляет собой огромный комплекс из множества новых современных зданий, которые соединяются между собой пешеходными дорожками и аллеями. К счастью, из вестибюля можно сразу пройти к справочному бюро, полукруглому сооружению из полированного дерева, встроенному в стену напротив искусственного водопада. Ласковое журчание воды должно оказывать успокоительное действие на выздоравливающих. Все это напоминает косметический салон, и к горлу подкатывается тошнота. Может быть, Роджер с Соней паковали вещи и весело болтали, пока мне рисовали на ногтях дурацкие белые полоски.

Пожилая женщина-волонтер объясняет, как пройти в реанимационное отделение, и Ева с Мутти, не дослушав, уже бегут в указанном направлении. Наспех поблагодарив женщину, хромаю вслед за ними.

Сестринский пост оборудован множеством мониторов, установленных вдоль стены. Мельком оглядываю их, стараясь угадать, на котором из них записаны жизненно-важные показатели Роджера. Определить это невозможно, но разнообразные картины сердечных ритмов действуют отрезвляюще.

– Простите. – Останавливаюсь возле стойки и опираюсь на нее, чтобы не упасть. – Мы хотим повидать Роджера Олдрича.

– И Джереми Олдрича, – вмешивается Ева.

– Да, Роджера и Джереми Олдричей, – с трудом выдавливаю я.

– Вы члены семьи? – спрашивает сестра, устремив на нас строгий взгляд.

– Да, это его дочь, а я – бывшая жена. Будьте добры, проведите нас к ним.

Сестра встает из-за стола и, обойдя вокруг стойки, берет меня под руку.

– Следуйте за мной.

Она ведет нас по коридору в маленький зал ожидания. Тускло горят лампочки, вдоль трех стен стоят обитые искусственной кожей кресла, какие встречаются в аэропортах. Они намертво привинчены к балкам. Два приставных столика «под дерево», как в квартире у Дэна. На одном лежат россыпью журналы «Гольф за неделю», «В кругу семьи» и «Воспитание детей». На втором – коробка с бумажными салфетками и брошюра о трансплантации органов и значении донорства.

У сестры широкое добродушное лицо и множество мелких морщинок под глазами.

– Как тебя звать, милая? – обращается она к Еве.

– Ева.

– А вы – Евина мама?

– Да, Аннемари Циммер. А это моя мать Урсула Циммер.

– А меня зовут Шанталь, – представляется сестра. – Я ухаживаю за мистером Олдричем. Присядьте, а я поищу кого-нибудь из врачей.

– Как себя чувствует Роджер? Он поправится? – спрашиваю я дрожащим голосом.

– А мой братик? Он тоже здесь? – перебивает Ева.

Шанталь останавливается у дверей.

– Скоро к вам придет врач и ответит на все вопросы. А я, Ева, постараюсь что-нибудь узнать о твоем брате. – Медсестра сочувственно улыбается и уходит.