Положить их в карман или держать в комнате нельзя: они показывают время, пока цветут на вольном воздухе. Да, это цветы. Одни закрывают свои чашечки, спят ночью, другие — утром, днем или под вечер; каждый цветок развертывает венчик в строго определенный час,[4] никогда не проспит ни на минуту, если только никакое происшествие не нарушит слишком чуткого сна. Набежит на солнце туча, прыснет дождь, рванет ветер, и сонно свернувшиеся лепестки, вместо того чтобы раскрыться в урочный миг, сжимаются еще плотнее.

Продолжительное ненастье совсем путает ход цветочных часов.

А ночью, значит, ничего не видать, нет никаких часов? Совсем не значит. Никтериния, мелкий, но богатый прелестным запахом цветок, раскрывается и сильно благоухает лишь после вечерней зари, а пока солнце не скроется за краем земли, цветок никтеринии — коричневый комочек. Напрасно раскрывать его насильно, он, измятый, не пахнет ничем.

Утром, днем, пока летают ярко раскрашенные бабочки, крепко спит слепец. Сморщенными мешочками повесил он свои крупные цветы. В темноте слепец раскрывает их белоснежными звездами, и сумрачные летуньи ночи, гудя, несутся на издали видные лепестки.

Бабочки также летают по часам.

А птицы?

Гулко ухнула, со свистом мелькнула лохматая тень, пропала во мраке у вершин деревьев. То пролетела сова, серая неясыть. В кустах щелкает и булькает и трелью рассыпается соловей. Смолк и он. Полная тишина. Прозрачна летняя ночь. Заалела полоска зари. И вдруг точно маленькая-маленькая флейта тихонько высвистывает коротенькую песенку. Это горихвостка начинает утро. Одинокая песенка повторяется всегда приблизительно в два часа утра, в четверть третьего — не позже, в погожий майский день. А за горихвосткой тонко, чисто и нежно свистит малиновка.

Когда бушует вьюга, льет дождь, сугробами лежит снег, тогда с живыми часами, конечно, дело обстоит хуже: они замирают, прячутся, улетают.

Но некоторые из них все-таки действуют исправно, только надо уметь их подсмотреть и подслушать.

В самую жестокую стужу, среди непроглядной тьмы, в хлеву, громко хлопая крыльями, поет петух. Верный будильник, давным-давно испытанный, правильный, точный счетчик времени. Встать с петухами — значит, не опоздать ни на какую работу.

Одни цветы распускаются утром, когда свежо. Другие спят днем в полдень, в жар. Некоторые, как уже сказано, цветут ночью. Почему? Отчего просыпается петух? Зачем он орет свое кукареку в темноте? Тоже никто не скажет.

Но своего рода часы везде несомненно есть.

ЛОВУШКА-БОГАТЫРЬ

Довольно давно изобретена, а теперь замечательно усовершенствована могущественная ловушка.

В лесу, на взморье, по берегам озера, над лугом, среди кочек болота — везде для нее добыча. Вцепляется стальными зубьями, затягивает предательские петли. Она огромна, эта ловушка? Нет, она немного больше двух кулаков, сложенных вместе, сделана из стекла, оправленного в дерево или кожу, никого, ничего ловушка даже не трогает, но, подхватив мгновенный отблеск света, ловит изображения всего и всех. Так это фотокамера? Вот именно.

Маленькая коробка, удобно носимая на ремне через плечо, дает лучшую, более богатую добычу, чем все ружья, крючки и сетки.

Любителю всякой охоты успех важнее, чем добыча. Охотнику интересно то, как выследить, настигнуть, овладеть. Стрелок никогда не думает, вкусной ли окажется убитая утка, а часто лезет за ней в трясину с опасностью для жизни. Человек с удочкой, конечно, понимает, что удобнее, проще, дешевле купить рыбу, пойманную сетью, но сидит, терпит комариную казнь; в другой раз дрожит от холода, сидит мокрый, голодный, выжидая, не придет ли рыба, не клюнет ли на его приманку.

Даже при удаче у победителя остается шкурка, чучело, чаще вовсе ничего не остается, кроме воспоминания. Для любителя оно дороже всего. Фотокамера наловит таких воспоминаний много́, сохранит их долго и потом покажет не мертвыми обрывками шерсти или перьев, а в том виде, как они когда-то промелькнули, озаренные светом жизни.

Бесконечно разнообразна, неисчислимо богата охота фотографа.

Медведь, оскалив зубастую пасть, высунул из берлоги страшную морду. Божья коровка вот-вот слетит с былинки: уже раскрыты все четыре крыла. Ястреб спускается на гнездо с мышью в когтях. Стая стрекоз реет над лужей, и прозрачные их крылья блестят. Все улавливает чувствительная пленка.

Хитрое это дело — снимок с диких существ. Никакое оружие не знает скоростей, вполне обычных для ловушки мгновенных отблесков, Даже не в четверть секунды, а скорее, в какой-то почти неизмеримо малый промежуток времени, фотограф должен увидеть свою цель, навести на нее объектив и щелкнуть затвором камеры. Зато, в случае удачи, какая награда!

Пленка улавливает и показывает то, чего не успевает заметить человеческое зрение. Взгляд ястреба на мышонка в колее дороги, миг стремительного взлета, трепыхание хищника над добычей, — как их подсмотреть? А на снимке их видно. Зевать с фотокамерой некогда, приходится быстро работать фотографу. Подбирается к своей добыче он, наоборот, с мучительной медленностью, иногда неделю ползет с шалашом на спине. Да, иначе не снять тетеревиное гнездо со спящей в нем тетеркой. Гнездо-то не слишком мудрено найти на лесной опушке, но если показаться неосторожно, то тетерка улетит, — снимай гнездо с яйцами, это не очень интересно. Тогда, пристроив на спину шалашик из ветвей, человек по ночам подвигается к намеченному месту и на рассвете уходит, оставив шалаш. Конечно, чем ближе к гнезду, тем двигаться нужно тише. Глупая курица скоро привыкает к шалашу, подъехавшему откуда-то незаметно очень близко. Она сходит с гнезда, клохчет, торопливо поклевывает, хватает капли росы с необсохших трав. Видно, как она пьет: запрокидывает голову. Погуляв немного, тетерка бежит к гнезду, даже крыльями машет, так спешит. Но, прежде чем усесться на яйца, она ворошит их клювом. Считает, что ли, или переворачивает с боку на бок? Кто ж ее знает! И, усевшись, дремлет, повесив нос. А в шалаше, откуда ночью никто не ушел, хлоп да хлоп: снята тетерка во всех положениях.

Крупные птицы недоверчивы и осторожны. Лебеди, гуси, пролетая в дальние края, присаживаются для отдыха на пустынную отмель реки, открытую со всех сторон. Да еще сторожевых выставляют. Никак никому не подобраться. А корова? Ну, это ничего, не страшно. Корову гуси подпускают. Корова подходит, вид у нее странный: четыре ноги у нее висят, а из живота торчат еще две и двигаются. Перед такой диковиной спокойно сидят гуси, лебеди. Птичьим мозгам не сообразить, что идет коровья кожа на подпорках, а в груди «коровы» щелкает затвор камеры, снимающей их — гусей, лебедей.

Пень, хотя бы выдолбленный внутри, на голове таскать тоже не очень приятно,