– Идем…

Спорить Машенция не стала.

А в комнатах Греты кто-то окна открыл, и давно, судя по тому, что комнаты успели выстудиться.

– Я не надену ее вещи! – Машка осматривалась настороженно, но с любопытством.

– Наденешь. – В шкафу Греты, как Мефодий и предполагал, барахло едва-едва умещалось. Он сгреб вешалки, сколько сумел, и швырнул на кровать. – Ты должна выглядеть…

– Как дура, – Машка выцепила нечто полупрозрачное, больше всего напоминающее кусок черного тюля. – У нас фигуры разные, это во-первых. А во-вторых, думаешь, никто не догадается, что я чужие вещи взяла?

– Не настолько разные. А про вещи… Грета была шопоголиком, поэтому не стесняйся, думаю, две трети этого барахла никто не видел. Оно попадало из магазина в шкаф, а из шкафа должно было – в мусор…

Копаться пришлось долго, но, как ни странно, в результате отыскалось вполне симпатичное платье из темно-красной шерсти свободного кроя. А к нему и туфли.

– Жмут, – пожаловалась Машка, но со вздохом согласилась: – Вечер как-нибудь выдержу, и… я верну платье.

– Зачем?

Оно было новым, с этикеткой.

– Тебе идет, а здесь оно никому не нужно. Или слишком суеверная, чтобы вещи покойницы носить?

Побледнела и нос задрала, но все же снизошла до ответа:

– Это на мародерство похоже, и… вряд ли бы Грета обрадовалась, узнай она, что я в ее шкафу копалась.

Это точно, не обрадовалась бы, но Мефодий лишь пожал плечами: какая разница, если Грета мертва? А платье, при толике везения, глядишь – и поспособствует в безумном их расследовании.

В столовую спускались вместе. И если поначалу Мефодий держал Машку за руку, то потом она сама вцепилась в него.

– Туфли?

Машка покачала головой, признаваясь:

– Страшно.

– Можно еще…

Поджала губы и со вздохом произнесла:

– Нельзя. Ты ведь сам понимаешь… мы должны.

– Я должен. – Он коснулся-таки родинки и, повинуясь внезапному желанию, расстегнул заколку, взъерошил светлые мягкие волосы. – Это не твое дело.

– Мое. Или… – Машка лукаво улыбнулась, – у тебя есть дела, которые твоей невесты не касаются?

Следовало бы серьги прикупить. И ожерелье…

– Дай руку.

Когда она протянула, Мефодий надел кольцо.

– Это…

– Тебе, – к собственному удивлению, с размером он угадал. И смотрится неплохо. Алмаз квадратной огранки и дюжина сапфиров, его окаймляющих. Белое золото. Хорошая работа.

– Ты… ты… – Машка руку одернула и за спиной спрятала. – Я же его потерять могу!

– Тогда купим другое. – Наклонившись, Мефодий поцеловал ее в макушку. – Для невесты мне ничего не жалко…

Вспыхнула, отвернулась и руку с кольцом за спину спрятала.

А совесть-то молчит, хорошая она у Мефодия, дрессированная, не лезет, куда не просят!

В столовой собрались все, и Мефодий остановился в дверях, оглядываясь. Софья, как и следовало ожидать, заняла стул Греты, даже смерть не помогла ей примириться с давней соперницей. А может, сейчас Софья чувствовала себя победительницей?

А вырядилась! Платье из желтого атласа, прикрытого черным гипюром. Ожерелье из янтаря и стразов, огромных, желтых, выглядит нелепой елочной гирляндой. В ушах Софьи покачиваются серьги из того же комплекта, а на запястьях по нескольку браслетов висят.

Гришка здесь же, ссутулился, склонился над тарелкой и водит пальцем по ободку. Мамочка то и дело к нему склоняется, касается волос, и Гришка раздраженно плечом дергает. Не по нраву ему такая вот забота.

Стася на своем, на прежнем месте, и одета обыкновенно. Джинсы и нарочито дешевенький свитерок с растянутыми рукавами. Вертит в пальцах монетку, смотрит на стену, на которой пляшут тени.

– Мефодий, – с упреком произнесла Софья, – ты опаздываешь, а это некрасиво.

– Я по уважительной причине.

А ведь старается подражать Грете тоном, выражением лица, но напускная строгость комична.

– Гришенька, выпрями спинку, – теперь в голосе Софьи появились сюсюкающие ноты. – Ты же не хочешь, чтобы горб вырос? Нужно следить за осанкой!

– Хватит! – Он все-таки не выдержал, ударил кулаком по столу, и бокалы зазвенели, касаясь друг друга прозрачными стенками.

– Гришенька, – сказала Софья с прежней интонацией, – тебе нельзя волноваться. Доктор сказал…

– Прекрати меня доставать!

– Гришенька, я о тебе забочусь!

– Знаешь, где твоя забота стоит? – Он рубанул ребром ладони по горлу. – Вот где! Мне уже не пять лет! Я хочу…

Он осекся, вдруг разом потеряв запал, и махнул рукой, тихо попросив:

– Оставь меня в покое, пожалуйста. Хотя бы сегодня! Дядя, ты бы сел, что ли…

– Сяду, – Мефодий все еще держал Машку за руку. – Но сначала хотел бы сделать одно объявление…

Рука Машки дрожала.

– Познакомьтесь с моей невестой.

Три пары глаз уставились на Машку, и она попятилась, если бы Мефодий руку отпустил, – вовсе спряталась бы за его спиной.

Молчат.

Софья хмурится, глазки ее становятся узкими, и сквозь искусственный кирпичный румянец проступают алые пятна. Губы сжимаются в точку, а пальцы терзают широкие звенья колье. Гришка ухмыляется, но дергает себя за мочку уха, и мочка покраснела, того и гляди до крови раздерет. Стася лишь плечами пожала и вернулась к монетке. Но что-то слабо верится в такое вот показное безразличие!

– Феденька, – Софья не выдержала первой, она встала, откашлялась, прижала широкую ладонь к груди. Блеснули отраженным светом стразы, а вот колечко на мизинце изящное, с крупной черной жемчужиной, и знакомое донельзя. Софья уже успела побывать в комнате Греты. Интересно, она только колечко экспроприировала или сразу всю шкатулку? Наверное, сожалеет, что фигура не позволяет воспользоваться гардеробом соперницы?

– Феденька, – повторила она нежным голосом, в котором проскальзывали истеричные ноты, – а ты хорошо подумал?

– Хорошо. – Мефодий приобнял невесту и не отказал себе в удовольствии поцеловать ее. Машка фыркнула и послушно обхватила его за пояс. – Мы любим друг друга…

– Вы знаете друг друга всего ничего, – подала голос Стася. Она оторвала взгляд от монетки, и та выскользнула из Стасиных пальцев, покатилась по скатерти, пока не остановилась, наткнувшись на бокал. – Я не думаю, что это разумно…

– Жизнь коротка, – ответил Мефодий, отодвигая стул. – Садись, милая…

– Дядечка Федечка шутит. – Гришкина широкая ухмылка стала еще шире. – Он решил вас разыграть…