Нынешний был пасмурен. За окном открывался обрыв, и темная, едва ли не черная вода озера переливалась всеми оттенками синевы, будто драгоценный муар, брошенный на землю. Анна открыла окно и, подставив бледные ладони, убедилась: холодный. Просто-таки ледяной… и верно, сбежать не выйдет, но… она четко осознала, что не станет бегать.

И велела себе успокоиться.

Франц говорил… о многом. И Анна поверит, пусть веры ее не хватит надолго, но она будет счастлива. Вне зависимости от солнца и нынешнего дня.

– Доброе? – Витольд фыркнул. – В этом-то месте? У вас, случайно, не будет выпить?

Он, кажется, и вовсе не ложился. Одет, во всяком случае, во вчерашний свой нелепый костюм с засаленными рукавами. Галстук развязался, а на манишке виднеется крохотное алое пятнышко.

– Нет, – ответила Анна.

Некогда Витольд и вправду выглядел успешным дельцом. Несколько суетливым, легко краснеющим в присутствии Ольги и таким утомительно многословным. Он спешил говорить, рисуя словами самые радужные перспективы. И придя в возбуждение, вскакивал, принимался расхаживать по гостиной, суматошно взмахивая руками, будто безумный дирижер.

Ольга же наблюдала за ним с насмешкой.

Но не гнала.

– Почему ты даешь ему ложную надежду? – однажды спросила Анна. Ей было жаль Витольда, который потерялся в своих мечтаниях.

– Почему бы и нет? – Ольга повернулась к зеркалу и выпятила губу. – Человек счастлив, а мне это ничего не стоит.

– Счастлив? Как долго это счастье продлится?

– Не знаю.

– А что будет потом, когда он узнает о твоей помолвке?

– Понятия не имею, – Ольга дернула плечиком. – Какое мне дело до чужих переживаний?

А он переживал, заявился без приглашения, впервые позабыв о правилах хорошего тона. И, будучи не совсем трезв, – правда, тогда Витольд еще не пил столько, чтобы вовсе потерять человеческое обличье, – много и страстно говорил.

Об Ольге, в которую влюблен беззаветно, ради нее он живет, ради нее дышит и ради нее готов совершить все подвиги Геракла… ну, или достичь в самом скором времени того уровня благополучия, которое позволит ему претендовать на руку драгоценнейшей Ольги. Он твердил о новом своем прожекте и тех выгодах, что этот прожект принесет. А отец, выслушав, пригласил его в свой кабинет.

О чем они разговаривали? Вышел Витольд окрыленным, батюшка же, вызвав Анну к себе, сказал:

– Не оставляй сестру наедине с ним. Дурной человечишка.

– Ольга сама ему…

– Не важно, – батюшка не желал слышать, что его любимица в чем-то виновна. – Не оставляй.

И Анна вновь подчинилась. Витольд же… он стал в доме частым гостем, однако вел себя прилично, о чувствах своих речи боле не заводил, лишь смотрел на Ольгу, томно вздыхая.

– Вспоминаете? – нынешний Витольд обдал Анну зловонным дыханием. – Я вот тоже… вспоминаю и вспоминаю… почему вы так разительно не похожи на нее?

Он поклонился и предложил Анне руку. Перчатки потерял. Или же они, как и собственная пара Анны, столько раз штопаны, что приличнее приличия нарушить, чем надеть такие.

– Я бы на вас женился.

Анна руку приняла, и Витольд повел ее по коридору. Он покачивался и икал, но при том Анна уловила в зеркале внимательный и совершенно трезвый взгляд.

А не притворяется ли он? Но для чего? Или проще быть безобидным никчемным пьяницей, нежели хладнокровным преступником?

– Вы, кажется, женаты, – осторожно ответила Анна.

Они спустились в холл, по утреннему времени сумрачный. Пробившееся сквозь заслоны туч солнце наполняло его зыбким, каким-то неверным светом, в котором спутник Анны казался выше, сильней, чем был на самом деле.

– Рассказала? Маленькая дрянь… ловко они меня, правда?

Витольд подвел Анну к креслу.

– Принести выпить?

– Нет, благодарю вас. И думаю, что вам тоже следует воздержаться.

Витольд только хмыкнул.

– Не дрожите так, напиваться я не собираюсь.

Он покинул Анну в одиночестве, впрочем, отсутствовал не так долго, чтобы Анна заподозрила неладное или испугалась. А вот озябнуть она успела. Выстроив дом, Франц не озаботился нанять слуг, и погасшие за ночь камины не разожгли. Анна терла руки, дышала на ладони, но не могла согреться.

– Держите, – Витольд сунул в руки стакан. – Виски. Разбавленный. Самое оно, чтобы согреться… Так когда она вам рассказала?

– Сегодня ночью.

Витольд приподнял бровь.

– Я… мне понадобилось выйти… и я встретила Мари… – Анна поняла, что краснеет, хотя не видела для этого ни малейшей причины.

Разве совершила она что-то постыдное?

– Вы очаровательны, – с неизъяснимой печалью произнес Витольд, устраиваясь в другом кресле. Себе он налил полный стакан, но пить не спешил. – И вправду очаровательны. Знаете, мне бы хотелось, чтобы сердцу можно было приказать.

Анне тоже. Она бы приказала своему забыть жениха сестры. Мановением руки уняла бы бессмысленную ревность, любовь же нерастраченную, пустую направила бы на кого-то иного… и все были бы счастливы.

– Думаете, я не видел, что Ольга из себя представляет? Красавица и только… злая, пустая женщина. Матушка моя была такой же. Отец ради нее готов был на все, и она этим пользовалась… она выела его душу, превратив в никчемное существо. А потом и вовсе сбежала с любовником. И знаете, что он сделал?

– Нет.

Чужая трагедия оставила Анну равнодушной.

– Застрелился. А я попал к его родне. Не буду вас утомлять описанием той моей жизни, – Витольд грустно усмехнулся. – Скажу лишь, что мать ни разу обо мне не вспомнила.

– Мне жаль.

Ничуть. Анна удивлялась собственной черствости, но… что-то мешало ей верить, сочувствовать.

– Я винил отца за слабость, но, встретив Ольгу, понял. Эта неспособность устоять, удержаться, отвернуться и уйти, раз и навсегда вычеркнув ее из сердца. Вы ведь понимаете меня?

Понимает.

И решается попробовать виски.

Горько. И жарко.

– Пейте, пейте… вам ничего не грозит. Вы достаточно сильны, чтобы пороки обходили вас стороной. У вас ведь хватило сил отказаться от любви.

Не отказаться, но смириться, отступить, позволив Францу самому совершить выбор.