– Прямо так и сказал? – усомнился Шаров.

– Про хрен не уверен, а все остальное – почти дословно, – уверенно заявил я.

– Ты это о чем? – поинтересовался он.

– Про Путивль, – пояснил я. – Мне там тоже сидеть довелось, и тоже в подклети, среди старых монастырских запасов. Только там капуста в бочках была. Ну и воняла же, доложу я тебе. Ужас как воняла. А тут яблоки – совсем иной запах. – И, шумно втянув воздух, похвалил: – Блеск! Вот если бы еще и найти хоть одно, а то ж пили второпях и без закуски, аж мутит немного.

– Ты лучше поведай, какого черта заявился сюда, княже? – хмуро осведомился он. – Али не ведал, яко тут тебя встретить собрались? – И кивнул казаку, стоящему в проеме.

Тот послушно закрыл за нами дверь, оставляя наедине, а пока закрывал, я успел ему подмигнуть. А как же иначе, если это был не кто иной, как Желудь собственной персоной.

Вот только откуда он взялся? Вроде среди сопровождающих был только Серьга и еще два десятка казаков, а его там…

Я постарался припомнить, но ничего не получалось – подробности и лица плыли перед глазами, сливаясь и размазываясь по стенкам моей памяти…

Разве что обескураженное лицо Дмитрия, появившегося в сопровождении польской свиты, когда мы с Корелой уже успели накатить по пятой.

Бравый атаман еще в самом начале нашей пьянки предложил погодить, но не мог же он не выпить первую, провозглашенную во здравие государя. Да и вторую тоже – за нашу с ним встречу. И третью – за православную Русь. И четвертую – за славный казачий Дон…

Пили быстро.

А чего медлить? Едва чарки пустели, Дубец был тут как тут. И вновь буль-буль, тост, выдох, огненная влага еще течет по пищеводу, просачиваясь в желудок, а я, довольно крякнув, начинаю провозглашать очередную здравицу.

Видя, что меня начинает развозить – чарки хоть и не очень велики, но сто граммов влезало железно, а в моих фляжках хранилась даже не водка, а нечто среднее между ней и спиртом, Корела попытался отказаться от пятой, но я заплетающимся языком процитировал:

Жить так жить! Без робости и страху!

Обходных дорожек не искать!

В трудный час последнюю рубаху

Верному товарищу отдать![49]—

после чего заявил: – За то, чтоб нам с тобой было кому отдать последнюю рубаху, и за то, чтоб всегда был тот, кто отдаст ее нам в трудный час.

И не удержался атаман, вмазал и в пятый раз.

А вот шестой тост я и впрямь произнести не успел – помешали сухари, врученные мне и легендарному защитнику Кром кем-то из казаков как раз после осушенной пятой чарки. Пока я вгрызался в каменный кусок хлеба, прискакал Дмитрий в сопровождении своей свиты.

Прискакал и… опешил, изумленно глядя на меня.

– А я тебе, государь, трубу в Европах прикупил по случаю, – заплетающимся языком безмятежно заявил я, воспользовавшись наступившим затишьем.

– Какую трубу?! – взвыл он, и его лицо исказилось от злости.

Еще бы, все задуманное прахом.

Где злодеи? – Нет их, на полпути к Москве. Зачем ускакали – поди пойми.

А где главный киллер? – Он есть, но на убийцу никак не тянет, даже при очень богатом воображении, ибо еле-еле стоит на ногах, того и гляди, сейчас вовсе свалится.

Да кто ж поверит, что эта пьянь катила сюда с тайным умыслом подстеречь государя Руси и убить его?!

Впору поворачивать коня и скакать отсюда в местечко потише и поукромнее, чтобы решить, чего со мной делать дальше. Он и попытался, но не тут-то было – я настойчив.

– Федорыч! – воззвал я к Басманову, потрясая трубой. – Ну хоть ты подтверди государю – классная ведь штука.

Однако тот не подтвердил и вообще не произнес ни слова. Вместо него это сделал взбешенный Дмитрий, заорав:

– В темницу его!

Чья-то твердая рука тут же бесцеремонно обхватила меня сзади, а знакомый голос, раздавшийся над ухом, произнес:

– Дозволь мне его туда доставить, государь, да посторожить? – И угрожающе: – У меня с ним свои счеты имеются!

Я кое-как повернул голову и увидел Серьгу, на левой щеке которого были видны разноцветные разводы – явные следы некогда красовавшегося там изумительного здоровенного синячища, который, по словам Желудя, я ему поставил.

Интересно только когда… Но на размышления сил не было, тем более что хитрец-организм почуял – можно расслабиться, так что путь к монастырю почти не остался в памяти – уж очень мутило.

Пить полуспирт в таких количествах без закуски – это, я вам доложу, сама по себе та еще работенка, не говоря уж о неминуемых последствиях.

Правда, «слона», то бишь гигант-шатер, который привольно раскинулся в самой середине Дмитриева стана, я все-таки заприметил – уж очень он был велик.

Признаться, такие огромные палатки мне доводилось видеть в своей жизни лишь однажды, в первый месяц после призыва в армию, еще на курсе молодого бойца, в летнем лагере. Но там обшивка полностью состояла из брезента, а тут он весь блистал узорочьем красок.

Зато помимо «слона» больше ничего – сплошной туман.

– Как-то не горячо вы меня тут встретили, – вздохнул я и передернулся, добавив: – Можно сказать, холодно. Даже чересчур.

Еще бы – бочка в монастырском дворе запомнится мне надолго. Изрядная бочка, вместительная. И наполнена она была до краев.

Меня быстренько раздели до исподнего, а в связи с его полным отсутствием, ибо я так и не приучился в июньскую жару носить холодные штаны, то бишь кальсоны, кинули какую-то тряпку, велев «обмотать чресла».

Уже догадываясь о дальнейших коварных действиях, я тем не менее послушно обмотал, после чего меня сразу же крепко ухватили под руки два казака и потянули в разные стороны, а еще трое принялись по очереди окатывать водой.

Температура воды тоже запомнилась. Если кратко – ледяная. Примерно четыре-пять градусов. И кажется, ниже нуля.

Кто сказал – не бывает? Я, между прочим, до этой процедуры тоже считал, что не бывает, но после десятого ведра понял – запросто.

Чай, на Руси живем, а тут всяческих чудес видимо-невидимо.

А кто не верит – милости прошу на мое место.

Сам я вопить начал после пятого. Это тоже помню, равно как и то, куда, в какие места посылал своих мучителей, а также с кем конкретно предлагал совокупиться, включая гиппопотама, белого медведя, носорога и прочую мелкую живность.

Но не вырывался, хотя сделать это мог запросто, несмотря на крепкую растяжку – оттолкнувшись и вбок ногами по печени левого от себя, а потом…

Короче, мог.

Только зачем?

К тому же ратников моих уже не было – их чуть раньше отвели куда-то в глубь монастырского двора, так что взирать на мое позорище они не могли, а мне самому ледяное омовение было на руку – мутило изрядно.