Глава 25

Они уже здесь

Воронцов позвал из коридора Горшкова, и им, при помощи нескольких раненых через некоторое время удалось оттащить меня от немецкого диверсанта.

— Немедленно прекрати! — взорвался чекист. — Что ты творишь? Совсем с ума сошёл⁈

— Я изобличаю предателя и диверсанта, — пояснил я, проскрежетав сквозь зубы.

— С чего ты это взял? Почему ты так считаешь? Ты же только что говорил, что всё нормально, и с ним вы руки друг дружке жали⁈ Так теперь-то ты с чего на него с кулаками набросился?

— Потому что он враг!

— Что ты несёшь⁈ У тебя есть доказательства твоих слов? — ревел лейтенант госбезопасности, глядя на пытающегося очухаться и встать на ноги Зорькина.

— Есть! — ответил я и хотел было озвучить их, но, вспомнив, что тут мы находимся не одни, а информация может быть секретной, добавил: — Только я тебе наедине всё скажу. А пока дай распоряжение товарищу младшему лейтенанту заковать наручниками Зорькину руки за спиной. И положите его животом на пол, чтобы не сбежал.

— Нет! Не будет он никого заковывать! Вначале скажи.

Слова его были логичны, и я, не отводя глаз от предателя, предложил:

— Отойдём.

— Горшков, выведи всех, кроме Зорькина, — дал распоряжение чекист.

И когда все удивлённые от происходящего раненые были выведены в коридор, а дверь палаты плотно прикрыта, я рассказал командирам о том, что вспомнил из прошлой жизни.

А суть там, собственно, была в том, что у нас в войсках сапоги, что выдавались красноармейцам, были сделаны, в том числе, и при помощи фабричных гвоздей из проволоки — круглая шляпка, а сам гвоздик кованый. А у немцев использовались полностью кованые гвозди в виде клинышка с прямоугольной шляпкой.

Конечно, в подобной идентификации «свой-чужой» иногда могла быть и ошибка. Например, когда обувь была трофейная. Вот только Зорькин заверил, что обувь эта была его. А, стало быть, получить он её должен был от интенданта, со склада РККА… Только вот на складах воинских частей сапог с такими гвоздями, как у Зорькина, быть не могло.

В первые месяцы войны немцы давали диверсантам именно копию советской обуви, в которой применяли свои гвозди. Позднее, когда при «Блицкриге» будет захвачено большое количество советских складов, диверсантам будут выдавать аутентичную обувь. Но это будет потом. Сейчас — нет.

Разумеется, о том, что будет в дальнейшем, я командирам не рассказал. Им достаточно было знать про кованые гвозди. И этого, я считал, будет вполне достаточно.

Горшков подошёл к Зорькину, снял сапог, поднял выпавший из него нож, и лезвием с силой вытащил из подошвы один гвоздь. Осмотрел его и хмыкнул:

— Так и есть, Григорий Афанасьевич, действительно, гвоздь странный. — Зорькин вновь попытался встать, но тот прикрикнул на него. — Руки за спину! Ты задержан до выяснения!

При НКВДшнике были наручники, которые он умелыми движениями надел на запястья диверсанта.

А затем позвал своего помощника, который стоял снаружи.

Они взяли находящегося в оглушённом состоянии Зорькина под руки и подняли.

Воронцов подошёл к нему вплотную и сказал:

— Ах ты гад!

— Я не хотел. Я случайно. Я не буду, — пробурчал диверсант, мотая головой из стороны в сторону. — Это ошибка.

— Увести, — приказал чекист.

Горшков с сотрудником НКВД, держа Зорькина, вывели его в коридор.

— Ну, ты и наблюдательный парень, — цокнул языком Воронцов, повернувшись ко мне. — Это ж надо, что приметил. Я бы ни в жизнь до такого не додумался. Ладно, отдыхай. Лечись. А мы пойдём с этим диверсантом в отделе побеседуем. — Он помедлил секунду и спросил: — А если ты ошибся? Если он не враг, а вся эта твоя теория с гвоздями окажется несостоятельна?

— Тогда будем считать, что мы с ним квиты.

— То есть, за что квиты?

— Есть за что.

— Я так и знал. Я знал, что ты не отдавал ему приказа отходить. И Зорькин просто тебя бросил, а сам сбежал. Я прав?

— Да, — вздохнул я, и тут мне пришла в голову мысль: — Так ведь ты и сам это знал.

— Знал. Как только увидел, как изменилась твоё лицо, когда ты услышал про то, что твой напарник жив, сразу всё понял.

Мы чуть помолчали, и я, неожиданно почувствовав вину, попросил Воронцова:

— Вы только его допрашивайте, пожалуйста, в рамках закона. Вдруг я, действительно, ошибся, и он окажется невиновен.

— Он уже виновен, что без приказа покинул позицию. Но я понял, о чём ты говоришь, поэтому не переживай — допросим как положено.

— А мне сможешь потом о результате рассказать?

— Не знаю, Лёша. Сейчас дел много. Особенно с полковником, которого ты нам приволок. Это ценный фрукт и многое нам уже рассказал. Кстати, мне втык за тебя дали.

— За меня? За что?

— Говорят, что плохо я провёл с тобой работу, коль ты пленных в таком виде доставляешь.

— А что с его видом не так?

— Да он после скачек под лошадью был весь похож на один сплошной кусок грязи. Весь в глине и в, гм, навозе. Еле отмыли.

— Бывает, — улыбнулся я. — Но ценный кадр оказался?

— Ценный. Много чего интересного уже рассказал о ближайших планах противника. В том числе и о его наступлении от города Чудово на север. А там, сам знаешь, Ленинград, — кашлянул чекист и вернулся к предыдущей теме: — Что же касается этого Зорькина, то если он даже и окажется диверсантом, то вряд ли от тех сведений, которые он нам расскажет, будет какой-то прок. Он мелкая сошка, и сейчас много времени я на него тратить не могу.

— Ну так всё равно, хотя бы немного допросить-то его можно. Хотя бы узнать, кто он и зачем к нам внедрён? — настаивал я и, видя, что чекист мнётся, добавил: — Я просто хочу узнать: диверсант он или просто боец, который струсил.

Воронцов с полминуты постоял в задумчивости, а потом всё же согласился прийти через час-другой и рассказать, что удастся за это время узнать.

Я поблагодарил его и, проводив взглядом, вернулся к себе в палату, где практически сразу же, не обращая внимания на боль, упал на кровать и провалился в сон.

На этот раз мне ничего не снилось, а разбудил меня голос Воронцова,