который, вернувшись после допроса, интересовался, хочу ли я узнать о полученной информации.

Я, естественно, хотел, но в палате к этому времени уже находились раненые. Вновь просить их выйти я посчитал неуместным, и тогда Воронцов помог мне подняться, и мы сами вышли вначале в коридор, а потом и на улицу.

Часовой, стоящий у входа в госпиталь, отдал Воронцову честь, и мы, оглядевшись, направились к находящемуся невдалеке небольшому зелёному скверу, где под большой растущей липой стояла деревянная лавочка. Она была не занята. Никого из раненых или медперсонала рядом с тем местом не было, поэтому мы решили переговорить там.

Так как дождь не шёл, решили присесть.

Воронцов закурил папиросу и, выдохнув дым, без долгих прелюдий начал делиться информацией, которую узнал и которую решил мне поведать:

— Зорькин Иван Михайлович — это его настоящие фамилия, имя, отчество. Он служил на границе. При отступлении под Минском попал в плен. Сразу же согласился сотрудничать. После трёх недель обучения и накачки был перекинут сюда. Вместе с такими же предателями, как и он, помогал немцам брать Новгород. Получил задание внедряться в ряды наших отступающих войск, сеять панику и устраивать диверсии. После того, как немцы захватили Троекуровск, диверсанты через договорённое время, через определённый квадрат должны были уходить дальше на восток, сливаться с нашими частями и везде чинить всевозможные вредительские поступки. Когда мы с тобой прорывались из того города через поле, как раз там же пробирался Зорькин и уничтоженный тобой на реке Якименков. Они ползли с той стороны от оврага, которую бронетранспортёр, что ты впоследствии уничтожил, не обстреливал. На мой вопрос: почему Якименков выдал себя, напав на меня, Зорькин ответил, что точно не знает. Но предполагает, что тот хотел спасти нами пленённого немецкого офицера и портфель с бумагами. На мой вопрос: видел ли Зорькин Якименкова ранее, до того, как они встретились в поле, Зорькин ответил, что, да, видел, но близко с ним знаком не был. Также диверсант сказал, что среди наших бойцов никого из своей группы предателей он не видел. Но заверил, что если у него будет время, то он постарается ещё вспомнить много полезного для нас. Сейчас с ним продолжает работать Горшков. Но он ещё зелёный пацан совсем, много чего не знает, поэтому ждёт меня. Так что вот такие вот дела, Алёша.

— Н-да, — тяжело вздохнул я. После услышанного мне стало всё понятно. Сволочь пыталась внедриться в наши ряды и затем пакостить исподтишка. — Действительно, дела… Кстати, а ты не отдал приказ проверить обувь у наших бойцов? Вдруг через эти же самые гвозди мы и других диверсантов сможем обнаружить?

— Отдал, конечно, первым делом. Но проблема в том, что у большинства оставшихся в строю красноармейцев на ногах новая обувь — не сапоги, а ботинки с обмотками. Их выдавали всем нуждающимся со склада дивизии. Сам понимаешь, после длительного отступления у большинства обувь пришла в негодность. Вот многие и получили. Сейчас через это уже никого не найдёшь. Из живых четверо солдат, кроме Зорькина, в сапоги обуты. У всех нормальные, круглые гвозди.

— Подожди, а Садовский? Как у него с обувью? Мы же его вместе с Зорькиным тогда подобрали.

— Он одет в новые ботинки. Установить, какая обувь была у него ранее, невозможно. Вся обувь вместе с другими обносками складирована в тюки и находится на одном из железнодорожных складов. Смысла рыться в ней сейчас нет. Как нет на это людей и времени.

— Людей, — покачал я головой: — Много погибло?

— По сравнению с противником — нет. Но для нас даже один человек на счету, а погибло тридцать три.

— Так значит, нас осталась сотня.

— Что-то около того, — вздохнул Воронцов, поднимаясь.

— Подожди, — остановил его я. — А Апраксин? У него с обувью что?

— Он тяжелораненый. Сейчас без обуви лежит. Что у него на ногах раньше было, неизвестно. Да к тому же, с ним мы познакомились в госпитале, а не в поле.

— Точно. Тогда с этим всё ясно, — кивнул я и перешёл к другой теме: — Кстати, товарищ Воронцов, тут вот какая мысль в голову пришла. А что, если сегодня, чуть позже, когда стемнеет, мы проберёмся к колонне, подыщем неразбитую технику и угоним её к нам? Думаю, что пара-другая танков нам в обороне не помешает. Закопаем их, оставив одни башни и, будем использовать как бронированную артиллерию. А?

— Отличная идея, Лёша, которая, к слову сказать, не только одному тебе пришла в голову. Именно сейчас об этом кумекают в штабе. Думаю, вскоре будет собрана группа, в которую будут включены разведчики и механики. Они-то и займутся трофеями.

— И меня включите. Я тоже пойду!

— Ты? Да куда тебе? Весь израненный. На ногах еле держишься. Лицо всё ободрано и перевязано.

— А я говорю: пойду! Ведь ты же знаешь, что я хорошо в темноте вижу. По любому пригожусь. Да хотя бы с винтовкой прикрывать трофейную бригаду буду.

Воронцов чуть подумал, затушил папиросу и, поднимаясь, сказал:

— Хорошо. Доложу о твоей просьбе командованию. А сейчас мне пора идти. Сейчас вновь допрос полковника проводить будем. А ты отдыхай и набирайся сил, пока есть время. Если будет принято решение по проведению операции по технике, и тебя решат включить в состав, то тебя известят. Будь здоров!

У меня к нему, в общем-то, было ещё несколько вопросов по Зорькину, но поговорить о них я решил чуть позже, когда диверсант ещё поделится информацией. А в том, что это произойдёт, я ни капли не сомневался. Он враг — самый настоящий враг. И сейчас, когда идёт война, с ним никто долго церемониться не будет. Допросят как надо, и тот на все вопросы обязательно ответит.

Пожал руку Воронцову и сказал, что посижу ещё немного на лавочке. Он кивнул и ушёл. А я, глядя на зелёную липу, с каким-то отрешением от всего, стал думать о несправедливости жизни.

«Вот как так получается — ребята снайперы погибли, много других наших бойцов, что держали оборону, сложили головы, часть разведчиков Лосева погибла, а вот такая вот сволочь, как этот Зорькин, жив и помирать совсем не стремится. Наверняка сейчас выторговывает себе жизнь, обещая, что если его не расстреляют, то он обязательно вспомнит что-нибудь ценное для нашей стороны. Как крыса, которая готова на всё, на любую подлость, на любое предательство, низость и