— А мы? Кем были наши войска, когда грабили Скорпионью нору, когда Кантамбрией правил прадед и расширял свои земли на западе? Его солдаты точно так же нападали на дома, грабили и убивали. Увозили сокровища в Альгарду. Они разве не были бандитами в глазах жителей города?

— Я не знаю, — потупил глаза Лаэтан.

— А как выглядела наша армия, когда насильно забирала подати с рынков Аквамариновой бухты? Они налетали на рынки и устраивали погромы, будто нельзя было обойтись без жертв. Кантамбрийцы до того, как на престол южных земель сел дедушка, были настоящими дикарями! Призывать к убийству целого народа — вот настоящая дикость.

— Побывала бы ты в Соляной башне — заговорила бы иначе, — обиженно пробурчал Лаэтан.

— Баладжеры, между прочим, нападают только на воинов, — упрямилась девочка. — Если они дикари, почему они не грабят деревни близ Вильхейма? Почему? Там живут безоружные люди, только ремесленники и пастухи. Милое дело — грабь и забирай урожай, но баладжеры нападают только на Вильхейм, где у каждого солдата есть заточенный ксифос. Ты не находишь это странным? Не находишь? А я нахожу. Золотая Роса говорит, что баладжер никогда не проливает кровь незаслуженно. Они поклоняются Саттелит, как эллари, а это значит, что за невинную жертву, на чьих руках нет крови, они будут обязаны отплатить равноценно. Ложный король истребил целый город, убил безоружных, убил монахов, но ты хотя бы раз слышал, чтобы баладжеры совершили что-то подобное? Нет, они нападают только на тех, кто может защититься. Да, они нападают на башню, да, увозят запасы соли, но за всё время они не убили ни одного слуги. И ты зовёшь их дикарями?

Лаэтан и Вечера поджали губы и не ответили.

Когда солнце спустилось за горизонт, все Королевские кирасиры, близко знавшие жениха, пьяной гурьбой заспешили в город. Сам сын легата не хотел идти в Миртовый дом, но двум кирасирам, невзирая на его попытки улизнуть, всё же удалось надеть ему на голову венок из цветущих плюмерий, а затем усадить на стул и понести в приют любви на плечах, подобно рабам, несущим эвдонского постула.

— Ну зачем вы меня сюда притащили? — сердился Альвгред, отбиваясь от ласковых рук миртовых птичек, которые начали стягивать с него кирасу, едва его стул опустился на мозаичный пол огромной гостиной. Глядя на сочных красавиц, единственной одеждой которых были густые нитки разноцветных бус и шёлковая полоска ткани на бёдрах, Альвгред чувствовал себя ужасно виноватым за то, что молодая кровь его уже бурлила желанием поскорее увидеть, какая красота спрятана под ними. Он злился на собственную похоть, но успокаивал себя мыслью, что совсем скоро в его постели окажется самая желанная девушка в Ангеноре, а пока… пока. И всё же он никак не мог отделаться от липких лап совести.

Гостиная была пропитана терпким ароматом цветов и пряностей, запахом кантамбрийского вина и надушенного мускусом женского тела. Воины — те, что ещё были недостаточно пьяны, — лежали на подушках в объятиях полуголых или голых девиц, те же, что уже порядком опьянели, плескались в круглой купальне вместе со своими любовницами. Захмелевший Войкан что-то тихо мурчал на ушко своей любимой Ласточке, а она звонко смеялась, прикрыв пухлые губы ладошкой. Марций сидел на огромном бархатном пуфе, обхваченный длинными ногами Малиновки, и залпом осушал один кубок за другим, что на него было совсем не похоже, будто бы эвдонец пришёл в Миртовый дом ради вина, а не за умелыми ласками.

— Тебе не нравятся птички? — В его голосе словно притаилась какая-то злоба. — Тогда, может быть, нам с Войканом стоило купить тебе на эту ночь тройку птенцов? Для разнообразия.

Он стиснул коленку Войкана, а лучник растянул губы в медовой улыбке и послал эвдонцу воздушный поцелуй.

— Идиоты, — обиделся Альвгред, но его ругань растворилась в волне мужицкого хохота. — Я завтра женюсь! — Он попытался удержать на себе рубашку, но проиграл в борьбе с Синицей. На его груди заблестела золотая четырёхконечная звезда. — Я утром поклялся на «Четверолистнике» в присутствии Ноэ, что буду верен Вечере. Я не могу, я обещал!

— Альвгред, милый, — надула губки птичка и положила его руку себе на грудь. — Что у твоей Вечеры есть такого, чего нет у меня?

— Но я больше не имею права!.. ах…

Гибкая рука Синицы скользнула ему за пояс брюк.

— Не пей так быстро, ты сразу напьёшься, и я заскучаю. — Малиновка забрала у Марция кубок и поцеловала в шею.

— Извини, — буркнул он и потянулся за бутылью. — Альвгред, ты же понимаешь, что твои протесты бесполезны? Или клятва верности лишила тебя мужской силы?

— Нет, не лишила, — ехидно буркнул Альвгред. — Но я лишусь права на душу, если буду изменять!

— То, что творится в тени щита Ильдерада, недоступно взору Единого Бога, забыл? — заметил Марций. — Не смущайся — наслаждайся, мальчик мой, потому что с первым лучом солнца эти двери для тебя будут наглухо закрыты, а птички будут брезгливо отворачиваться, заприметя тебя через окно. А пока ты свободен, свободен, как птица.

Кто-то из кирасиров громко расхохотался, и Альвгред обиделся на такую несправедливость. Конечно, он с юности мечтал жениться только на Вечере, но почему он должен был отказывать себе в ласках и других женщин? Все женатые кирасиры дневали и ночевали в Миртовых домах, почему он должен был стать обидным исключением, как его отец, который добровольно закрыл для себя двери дома терпимости, когда женился? Альвгред никогда не собирался следовать его героическому примеру и держать бычка на привязи, и теперь злился на собственную клятву. Не надо было потакать невесте. Ох, не надо было. Он очень жалел, что поддался её уговорам. Настоящий касариец никогда бы не дал себя уговорить против воли, но… что творится в тени щита Ильдерада, недоступно взору Единого Бога.

В ту ночь воины отгуляли как в последний раз. Марций, несмотря на настойчивые просьбы Малиновки, напился больше обычного и уснул, не дождавшись её ласк. Обиженная, она тут же подняла его, почти бездыханного, на смех и поспешила присоединиться к веселью в общем зале, оформленном, как шенойская баня. В особенные ночи, как эта, солдаты на деньги никогда не скупились, и прежде всего те, кому на следующий день предстояло расстаться со своей свободой. Малиновка без особых усилий отвоевала своё право на жениха и применила все чары, чтобы завлечь его в свои сети, а Альвгред наконец понял всю бесполезность своего сопротивления и позволил четверым красавицам делать с ним всё, чего они хотели, позабыв о невесте и всех, кто остался в этом городе за стенами Миртового дома.

Вечера же в ту ночь глаз не сомкнула, и всё внутри неё холодело от мысли о предстоящей церемонии.

Рано-рано, когда город ещё утопал в густой морозной темноте, к ней в комнату тихо вошла Данка. Она принесла рубашку для обряда и сказала, что отец Ноэ уже ждёт принцессу во дворе.

Ноэ был очень добрым человеком и странным священником, это за ним приметили ещё в самом начале.

Когда наследница трона пришла к нему с просьбой провести омовение и надеть ей на шею звезду, он не обрадовался, как сделал бы любой другой слуга Единого Бога, а тяжело вздохнул: