Мгновенно пробудившись, он вскочил, бросил тревожный взгляд на нее… на часы. Было уже десять. Они завтракали на кухне, как ни в чем не бывало. Он смотрел на нее и пытался представить, какой она была до своего перевоплощения, что имен-но делало ее уродливой, и не мог. То мимолетное видение в купе, так поразившее Катю, к нему больше не возвращалось, да он о нем и не помнил. Попросить ее показать или попытаться самому найти в доме ее прежние фотографии – дело безнадежное. Она их наверняка все уничтожила, а может и не снималась вовсе. А в сущности какое ему дело до того, какой она была раньше. Ему бы поскорее унести отсюда ноги.

«Надо будет сегодня же попробовать перебраться в гостиницу», – решил он, дожевывая приготовленный ею бутерброд.

Всю дорогу до Тулы они практически не разговаривали, думая каждый о своем. Наконец Катя остановила машину перед маленьким кирпичным домиком и, жестом предложив ему следовать за ней, пошла к крыльцу. Но на полпути остановилась. Проследив за ее взглядом, Андрэ увидел сидевшую на лавочке старушку и маленькую девочку подле нее, ковырявшую детской лопаткой землю на клумбе.

– Татуля! Смотри, кто к нам пожаловал! – Старушка тронула девочку за плечо.

Оторвавшись от своего занятия, та обернулась и увидела их.

– Тетя Катя! – радостно взвизгнула она, вскакивая.

В следующее мгновение девчушка уже прижималась к Кате, обхватив пухлы-ми ручонками ее колени. – Я знала, знала, што ты плиедись!

– Здравствуйте, бабушка! – тщетно пытаясь высвободиться из цепких детских объятий, крикнула Катя. – Как вы тут?

Старушка тяжело, с кряхтением поднялась и, по-гусиному переваливаясь с ноги на ногу, пошла им навстречу.

– Здрасте вам, гости дорогие! В дом пожалуйте.

– Это чем же мы такие дорогие? – усмехнулась Катя, бросая лукавый взгляд на Андрэ.

– А как же! Я за тебя, дочка, каждый день теперь Богу молюсь. Уж так ты меня уважила, так уважила, что и сказать не берусь. Я ведь одна, как перст, век свой коротала. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. А теперь вот, благодаря тебе, ясно солнышко в доме моем поселилось. – Старушка притянула к себе ребенка. Слезы умиления, путаясь в глубоких морщинах, заскользили по ее дряблым щекам.

– Полно-те, бабушка. Это вам спасибо, сиротку приютили.

– Не сиротка она теперь, а внученька моя. Я ее, ягодку мою ненаглядную, никому уже не отдам. Я с ней годков на десять враз помолодела. Про все свои болячки забыла. Да вы проходите. К столу присаживайтесь. С дороги-то небось проголодались. Я вас вмиг накормлю.

Продолжая разговаривать сама с собой, старушка скрылась за занавеской на кухне. Катя присела на старинный, кованый железом сундук, покрытый самотканной дорожкой. Девочка, не спускавшая с нее глаз, тотчас взобралась к ней на колени. Делая вид, что разглядывает фотографии на стенах, Андрэ краем глаза наблюдал за ними.

– Ну как тебе здесь? – шепотом спросила Катя. – Бабуля не обижает?

– Не-а. Она хаёсая. Доблая.

– А подружек себе завела?

– Ага! – закивала златовласой головкой девочка. – Ануска и Маса. Они во-он там живут, за заболом. А еще Бобик.

– Это кто ж такой? – подозрительно спросила Катя, делая строгое лицо.

– Собачка ихняя. Смесна-ая. Я ее за хвостик таскаю и за уски.

– Собаку за хвостик нельзя. Ей больно.

Тата насупилась.

– Босе не буду.

А старушка уже расставляла на столе тарелки с приборами. Принесла вкусно пахнущий пышный хлеб, крынку сметаны, домашний сыр.

– Огурчики свои, с грядки, – приговаривала она. – А эти вот малосольные, только на прошлой неделе засолила. И капустку сама квасила, с морковочкой, с клюквой. Как чувствовала, что гости к нам пожалуют. Ой, господи, чуть не забыла! Татуля, ну-ка неси с подвалу грибочки маринованные. Найдешь, где банка-то стоит?

– Ага. – Девочка сорвалась с места и бросилась к двери.

– Да ты не шустрись! – крикнула ей вдогонку старушка. – А не то носом пол пропахаешь.

Пока Тата бегала в погреб, она водрузила на стол прокопченый чугунок и большой деревянной ложкой разлила по тарелкам дымящийся борщ.

– Сметанку, сметанку не забудьте.

Катя наблюдала, с каким аппетитом уплетал Андрэ деревенское угощение.

– Ничего вкуснее в жизни не ел, – промурлыкал он с полным ртом.

– Кто он тебе, дочка? Муж аль хахаль? – бесхитростно поинтересовалась у Кати бабуля.

– Это гость мой и друг. Он в Париже живет.

– Француз, значит. А кличут-то как?

– Меня Андреем зовут, бабушка.

– Андрюша. – Она глубокомысленно покачала головой. – Хорошее имя. Дай-ка я тебе еще борща подолью.

Гость с готовностью протянул ей пустую тарелку. Не отказался он и от греч-невой каши с молоком, и от чая с медом и пряниками.

Катя и Тата помогали хозяйке прибирать со стола. До слуха Андрэ донесся разговор на кухне.

– Если вам что-нибудь надо, вы мне скажите.

– Да что ты, милая. Ты нам столько денег намедне отвалила, за год не истра-тим. Мы с Татулей в магазин сходили, всю необходимую одёжку ей купили. Так что ты не беспокойся…

– Ладно. А ближе к зиме я ей шубку и все теплое привезу.

– Света привет вам передает, – уже прощаясь, солгала Катя.

И услышала ответ:

– Спасибо. Она мне теперь, почитай, каждый божий день звонит. Все Татулей интересуется, с кем дружит, куда ходит, что поела.

– Кто такая Света? – когда они отъехали, спросил Андрэ.

– Да так… приятельница одна. Настоящая внучка бабули. Это ее идея была Тату сюда привезти.

– Так значит кто-то еще, помимо меня, знал об этом?

– Я сказала ей, что родители Таты погибли в аварии.

Андрэ долго молчал.

– Этой ночью я был абсолютно уверен, что ты – злодейка и душегубка. А теперь… теперь не знаю, что про тебя и думать.

– Я именно такая, какой казалась тебе этой ночью, – мрачно отозвалась Катя, не отрывая взгляда от дороги. – Злодейка и душегубка. Ведь я лишила ее отца и матери. Она никогда мне этого не простит.

– Ты хочешь сказать, что тебе не безразлично, простит тебя этот ребенок или не простит?! – Андрэ с любопытством уставился на Катю. Да, этой ночью ему каза-лось, что он наконец-таки разгадал ее. Более того – вывел на чистую воду. А теперь он снова ничего не понимал.

Не ответив ему, Катя включила приемник, давая тем самым понять, что разговор по душам окончен.

Они вернулись домой. Ему не хотелось сегодня гулять по Москве, а у нее не было ни малейшего желания что-либо ему предлагать. И все же их молчание было совсем не таким, как накануне. Это было молчание не от недоверия друг к другу, а от того, что слишком многое оставалось недосказанным, недоуслышанным. Но ни он, ни она не знали с чего начать. Включив телевизор, Катя села в кресло, делая вид, что поглощена передачей, хотя мысли ее были далеко. Андрэ курил, стоя у открытого окна.