Девица выпрямилась, глаза ее яростно полыхнули. Только сейчас Юлинек окончательно понял, что он ошибся, девица эта совсем не та, что заволокла его в ловушку и выгребла из потайного места в одежде весь золотой запас, сделав палача нищим, но отступать было поздно, да и не привык Юлинек признавать свои ошибки — Проще вынести смертный приговор и привести его в исполнение, чем признать ошибку— Юлинек недоуменно подвигал нижней челюстью, будто его в подбородок ужалил слепень. Тьфу! Это надо же было так ошибиться!

Но ничего, ошибки — штука поправимая.

— Хельма Кофф, — медленно повторил он, сложил паспорт, похлопал им по ладони левой руки, — где ты, говоришь, трудишься?

— В шведском Красном Кресте.

— И чем ты там, в шведском Красном Кресте, занимаешься?

— Помогаю военнопленным.

Юлинек не удержался, хмыкнул.

— Чем же ты помогла мне, пленному чеху?

— Мы помогаем не конкретным лицам, а всем сразу, всем военнопленным.

Юлинек рассмеялся.

— Разве это возможно?

— Еще как возможно. Отпустите меня! — Лицо Хельмы мучительно сморщилось, на лбу появился мелкий искристый пот.

— Не отпущу, — Юлинек медленно покачал головой. — Не могу.

— Почему?

— Не могу, и все. С тобой должно разбираться начальство, не я.

— Какое еще начальство? — в голосе эстонки слышались слезы, но глаза были сухи.

— Во-первых, вы поносите последними словами атамана Калмыкова Ивана Павловича, — чех загнул на руке один палец.

— С чего вы взяли? Я не произнесла в адрес атамана ни одного слова.

— Произнесла, я сам слышал, — соврал чех. — Готов подтвердить под присягой. — Во-вторых, с вами уже было разбирательство… Весной.

Лицо Хельмы выразило недоумение.

— Не знаю.

— Было, было, — уверенно произнес чех. — Ваших людей задержали с ворованными деньгами. Много было денег… — Юлинек длинными цепкими руками обхватил воздух, показал, сколько было денег. — Вот столько, их пришлось вывозить на автомобиле. — Чех приподнялся на цыпочки и зычно гаркнул: — Казыгирей!

В купе всунулась голова кадета.

— Я!

— Поезжай за Михайловым, привези его сюда.

Кадет молодецки козырнул и исчез.

— Неправда, те деньги не были ворованными, — запоздало произнесла эстонка. Их специально собрали для военнопленных.

— Знаем мы, как это делается, — Юлинек презрительно хмыкнул.

Память у палача была хорошей. События, которые произошли в мае восемнадцатого года, его никак не касались, но он видел на столе начальства бумаги, слышал все переговоры по полевому телефону со штабом отряда, давал советы, поскольку дело имели с иностранцами, а у кого, как не у иностранца, спросить, как быть— Происходившее невольно отпечаталось у Юлинека в памяти. Лицо его расплылось в широкой улыбке, обнажились крупные зубы. Хельма невольно поежилась: такими зубами этот людоед любого человека перекусит пополам. Как травинку.

В мае на станции Пограничной были задержаны два сотрудника Красного креста — швед Хедблюм и его помощник норвежец Оле Обсхау.

Хедблюм спросил у начальника конвоя, старого подхорунжего, арестовавшего его с напарником:

— За что мы задержаны?

— Вы шпионы, — ответил тот, — потому и задержаны.

Хедблюм пробовал сопротивляться, кричать на подхорунжего; тот, недолго думая, выдернул из желтой кожаной кобуры кольт, выменянный у одного американца на золотые царские монеты, и что было силы долбанул шведа рукояткой по темени.

Швед подпиленным деревом рухнул под ноги подхорунжего.

— Все вопросы решены, — довольно констатировал подхорунжий, — несогласных нет.

У задержанного был изъят плотный брезентовый мешок с деньгами и фирменной биркой одного из шведских банков, — в мешке находились 273 тысячи рублей.

Делегацию Красного Креста привезли в Харбин, там дело дошло до Хорвата, и тот не замедлил вступиться за арестованных.

Делегацию вынуждены были отпустить, но деньги ей не вернули. Хедблюм ярился, кричал, тряс кулаками:

— Где деньги?

— Не знаю, — равнодушно отвечал подхорунжий и отводил глаза в сторону, — я их не видел.

Когда Хедблюм вместе с помощником-норвежцем садился в вагон, подхорунжий пытливо глянул ему в лицо и произнес, не разжимая челюстей:

— Смотри, вонючка, ты мне еще попадешься. Мир тесный.

Тот, горячий, непримиримый, вскинулся, вознес над собой кулаки и… промолчал. Решил, что в России — стране полного бесправия — лучше молчать. Круто развернулся и по ступенькам вбежал в синий вагон.

Подхорунжего, арестовавшего тогда шведа с напарником, Юлинек знал, фамилия его была Чебученко. Ныне Чебученко служил в конвойной роте, охранявшей штаб. Юлинек позвонил туда. Спросил:

— Чебученко у вас далеко?

— Только что дежурство сдал. Отдыхать в каптерку пошел.

— Пригласить его к аппарату нельзя?

— Почему же нельзя? Можно.

Через полминуты в трубке загромыхал бас подхорунжего:

— Але!

— Тут дамочка одна к нам угодила, эстонка… Хельма Кофф. Не знаешь такую?

— Не имею чести…

— Но тебе и не надо знать. Дело в другом — она работает в Хабаровской миссии Красного Креста.

— О-о-о, это по моей части, — оживился подхорунжий, — там есть пара дураков, с которыми мне хотелось бы повстречаться.

— Очень хочешь?

— Очень.

— Имеешь все шансы арестовать их. Как германских шпионов.

Подхорунжий не выдержал, захохотал.

— Чего смеешься? — спросил Юлинек.

— Я этим лошакам намекал, что земля круглая, а они и мне не поверили.

— Бери наряд из трех солдат, садись в машину и — в хабаровский Красный Крест. Арестованных доставь к нам, в походную гауптвахту.

— Ну, Юлька, ты и даешь! — подхорунжий снова захохотал, громко и зубасто.

Юлинек не понял его, переспросил:

— Чего даю?

— Молодец, говорю. Это так у нас, русских, талдычат — даешь! Хвалят, значит.

— Задание понял?

— Через двадцать минут эти трескоеды будут у тебя. Пусть постучат в твоем вагоне зубами от страха.

Подхорунжий знал, что говорил, и дело свое знал — через двадцать минут и Хедблюм, и Обсхау уже находились в вагоне «походной гауптвахты». Обсхау был испуган, поглядывал на казаков, арестовавших его, а Хедблюм ругался. Ругался смешно, путая шведские и русские слова, плюясь и выкрикивая:

— Вы за это ответите!

— Ответим, ответим, — успокаивающе произносил подхорунжий и тыкал Хедблюма кулаком в затылок, — обязательно ответим.

Хедблюм взбрыкивал ногами, стараясь удержаться, совершал мелкие болезненные скачки, словно бы хотел убежать, но в то же мгновение его схватывали за запястье сопровождавшие подхорунжего казаки, крепко сжимали пальцами, осаживая строптивого шведа, тот ожесточенно плевался и вновь начинал ругаться.

Подхорунжий отвешивал ему очередной подзатыльник, и Хедблюм начинал ругаться сильнее.

В вагоне Юлинек усадил арестованных на лавку, достал из стола перо и чернильницу, покосился на подхорунжего:

— Эти, что ль, тебя обидели?

Тот трубно высморкался в старый грязный платок.

— Эти. До самого бородатого, до Хорвата дошли, чтобы выпутаться… Германские шпионы.

— Шпионы, говоришь? Шпионов мы не любим. Отвечать придется по всей строгости военного времени.

Юлинек знал, что говорил: по всей строгости — значит по всей планке, оттуда дорога только одна — на