ГЛАВА 31

Федор

– Федь…

Распахиваю глаза. Заталкиваю документы обратно в папку и кладу на стопку с тетрадями.

– Да?

– Тебя долго не было. Что-то случилось? – Дина смотрит как всегда внимательно. Проникая куда-то вглубь. А я, не желая демонстрировать ей свою нутрянку, отворачиваюсь.

– Нет. Просто завис, пересматривая прошлогодние конспекты. Как будто из другой жизни.

Комната мне и впрямь досталась небольшая, но только теперь, когда Дина в нее вошла, я понял, какой она может быть тесной. Или тут дело не в комнате…

– Думаю, твой кулинарный шедевр готов, – Дина обнимает меня со спины, успокаивающе пробегается ладошками вверх-вниз по моему животу. – Сам посмотришь, или мне глянуть?

– Да… Сам. Я спущусь через пару минут.

– И все-таки что-то случилось, – замечает Дина тихо. И нет в ее голосе вопроса, только понимание, которое сейчас неоправданно злит.

– Ничего не случилось. Я же сказал. Просто дай мне пару минут! Я что, так много прошу?

Оборачиваюсь резко, руки сами по себе сжимаются в кулаки. Дина смотрит на это, широко распахнув глаза. А секундой спустя разворачивается и бесшумно уходит, держа спину, как всегда, прямо. Черте что… Она же ни в чем не виновата! Не виновата, что я почти год не трогал этой папки, а тут… Когда, казалось бы, жизнь стала налаживаться…

С губ срывается судорожный вздох. Думай, Федя, думай, чтоб тебе пусто было! Я вновь открываю папку, достаю злосчастную бумажку и пробегаюсь по ней снова и снова, вглядываясь в каждую букву до легкой рези в глазах. Не надо быть доктором, чтобы понять сухой язык медицинского протокола... Здесь все доступно расписано. К тому же я еще год назад узнал, что причиной смерти Лизы стал перелом основания черепа. Полнейшим шоком для меня становится другое. То, что у Лизы, оказывается, были изъяты органы. Почки, печень и даже… сердце. Что это означает? Ну, неосведомленные люди чего только не выдумывают на этот счет. Я же все понимаю верно… Лиза стала донором. И вполне возможно, ее сердце бьется. А значит, она не умерла. Она продолжает жить в ком-то.

Я задыхаюсь…

Я чувствую, как все мое выстраданное и вымученное будущее летит в тартарары, подчиняясь в общем-то безумному желанию… Найти того, тех… похрен, в ком Лиза до сих пор продолжается. Хотя и понимаю, что это уже не она. И, наверное, просто хочу… Смешно то, что я даже не понимаю, чего именно. Обнять этих совершенно мне не знакомых людей? И сказать, пусть шепотом, про себя, все, что ей сказать не успел, всерьез веря, будто впереди у нас с Лизой вечность?

Несусь вниз. Мимо удивленно обернувшейся Дины. Хватаю телефон и выбегаю на улицу. А тут настоящий Армагеддон. Ветер сбивает с ног, в лицо острыми льдинками впивается снег.

– Папа!

– Федор? Хм… У тебя что-то случилось?

– Почему ты мне не сказал?!

– Ты о чем?

– О том, что Лиза стала донором. – Ветер завывает так, что мне приходится орать. – Как ты мог… Папа?! В тот день у тебя была операция! Я это точно помню.

– Ты про ту девочку, что ли?

Про ту девочку! Да что ж такое-то?! Как можно быть таким равнодушным? Как можно так говорить об этом? О ней говорить… Господи! Я в ярости пинаю свалявшуюся кучу снега.

– Про нее! Как ты мог ничего мне не сказать?

– Я не понимаю, о чем ты. Она стала донором? Это вполне обычная и, надо заметить, законная процедура. Во-первых, имя донора нигде не указывается. Во-вторых, врачи не обязаны спрашивать разрешения у родственников, и кому как не тебе это знать?

Да. Да… Я в курсе, но…

– Это же другое, как ты не понимаешь?!

– И в чем же разница?

– Это моя женщина! Моя женщина, папа…

– Ты вообще слышишь себя? Что ты несешь? Она ни за что бы не выжила. Её мозг умер. Ты должен понимать, какое это везенье и…

– Везенье?!

– Конечно же, да! Для больных, которые ждали свой орган годами, это был шанс на жизнь. Я никогда не думал, что буду вынужден тебе объяснять настолько очевидные вещи!

– Почему ты мне ничего не сказал? – хватаю ртом ледяной воздух. – Ты должен был сложить концы с концами! Должен был догадаться!

– А что бы это изменило, Федь?

Я не знаю. Я не знаю… Не знаю!

Может, мне было бы легче все пережить, зная, что смерть Лизы не так фатально необратима.

– Я хочу знать, кто эти люди… – слова вырываются из моего пережатого эмоциями горла и улетают, их не остановить, несутся от вышки к вышке. А достигнув ушей отца, возвращаются его переполненным негодованием:

– Ты спятил! Это закрытая информация, и я…

– Ты мой отец. Я прошу тебя…

– Ты спятил, – намного тише повторяет батя.

– Пусть так, – с забытой покорностью соглашаюсь я. Если это поможет мне его убедить, я готов умолять, я готов в ногах у него валяться… – Пусть так. Тебе же ничего это не стоит…

– Нет.

– Я же все равно узнаю.

– И что тебе это даст, Фед? Хочешь, я тебе скажу? Разочарование. Даже если ты каким-то чудом вычислишь реципиента, даже если подкараулишь его, наверняка не желающего тебя видеть, у дома или работы, даже если тебе удастся завести с ним разговор и заглянуть в глаза, ты ничего в них не увидишь.

– Ты не понимаешь!

– О, ну конечно. А твое безумие мне просто чудится.

Я ударяю кулаком в стену. Я бьюсь об нее головой… Ловлю себя на том, что с гораздо большей охотой прошелся бы по бате. Врезал бы ему, будь он рядом, просто потому что никак иначе мне до него не достучаться. Сгребаю с подоконника снег, растираю по горящему лицу. Холодные комья падают за шиворот... С трудом разлепляю веки и встречаюсь взглядом со стоящей за стеклом Диной.

Как жаль, что я испортил сегодняшний вечер. Другое дело, что я не могу заставить себя вернуться к ней, сделав вид, что ничего не случилось. Я пока в принципе не понимаю, как мне быть. И не думаю, что смогу с этим разобраться прежде, чем узнаю, в чьей груди