Директор взял шифровку, внимательно прочел и отодвинул на край стола.

– Что ж, раз дело обстоит так серьезно, Зенита надо вытаскивать. Поручите это Гранту, он наш лучший специалист. А что с операцией «Рок-н-ролл»?

Фоук переступил с ноги на ногу.

– Там возникли осложнения. Мачо проник под Кремль, но каналы связи практически недоступны. Он не может подобраться непосредственно к проводам. И разобраться в них не сможет. Там сотни линий…

– Но ведь у Зенита такая возможность имеется? – вскинул брови Директор.

– Точнее, имелась. Находясь под подозрением, он вряд ли может ею воспользоваться…

Фоук осторожно взял с директорского стола шифровку и аккуратно спрятал в свою синюю папку.

Директор покачал головой.

– Зенита надо использовать последний раз. Перед эксфильтрацией пусть обеспечит решение задачи по операции «Рок-н-ролл». Сканер должен быть установлен на линию президентской связи!

Распоряжение Директора было практически невыполнимым. Но, несмотря на то, что посадка на кол ему не угрожала, Фоук сделал то, что в подобной ситуации сделал бы любой сотрудник любой спецслужбы мира: кивнул, четко развернулся через плечо и уверенной походкой вышел из просторного кабинета, всем своим видом демонстрируя, что приложит все силы для выполнения приказа.

* * *

– У тебя и отец гэбист, – сказала она.

– Да. Я тебе не говорил разве?

– Я сама догадалась.

– И что? – насторожился Юра.

– Это хорошо. – Она привстала на локте, открыв твердый мячик груди. – Полковник? Подполковник?.. Неважно. У меня родители обычные филологи. Совсем другие люди.

– Я как-то не делил людей на гэбистов и не-гэбистов, – осторожно сказал Юра.

– Я тоже раньше не делила.

– Раньше – когда?

– До всего этого. До «Норд-Оста». Мне девчонки рассказывали – там в зале сидел какой-то дед, отставной военный. Может, пограничник, а может, и гэбист, не знаю. Пока чеченцы из автоматов палили, а все сходили с ума, он втихую вывел из зала одиннадцать детей и женщину какую-то. Чужих, не своих. Никто не заметил, не дернулся даже. А потом дед вернулся. Специально вернулся, он все это время, все двое суток передавал кому-то из знакомых о том, что происходит у них. Ну, а тот – в штаб…

– И как он передавал?

– Не знаю.

– Сказки это, – сказал Юра. – Я не слышал о таком.

– Ты просто не знаешь.

– Я ведь все-таки работаю там, не забывай.

– Ну и что? Ты много о своей работе рассказываешь другим? Коллегам даже?

Юра хмыкнул, глянул на часы. Родители уехали к тетке Тамаре в Бусиново, наверное, скоро вернутся. Часа полтора еще есть, от силы.

– Кобзон тоже выводил детей, – сказал он. – И Рошаль выводил.

– Они вывели ровно столько, сколько им позволили чеченцы. Дед вывел, сколько сумел. Есть разница?

Она встала с дивана, нашла пульт телевизора, включила какой-то музыкальный канал, убавила звук, чтобы не гремело, и села рядом, подобрав под себя маленькую розовую ступню.

Юра подумал: до чего странная ситуация. Шуре он пытался втолковать, что сотрудник ФСБ тоже человек, а не чудовище, но не втолковал никак. А тут вроде как приходится доказывать, что они не ангелы и не волшебники…

Он приподнялся и поцеловал ее в шею.

– Просто ненавижу беспомощность, – сказала она, обернувшись и по своей привычке глядя на него в упор. – Сидеть и тупо смотреть, как над тобой издеваются, – хуже нет. Встать и умереть от пули, как мой… спутник, – тоже ненужно. И глупо. Мне нравится жить… – Марина отвела глаза и как-то подозрительно шмыгнула носом. – Только нужно, чтобы тебя кто-нибудь прикрыл, как тот дед-отставник. Умело, без суеты… без показного геройства. И чтобы он сам остался жив. И сидел потом веселый за столом, пил и ел… Вот так, товарищ капитан!

* * *

Среди тысяч московских окон, где, как известно, горит негасимый свет, окна Ивана Ильича Сперанского выделялись, во-первых, своими рамами благородного дерева и, во-вторых, идеальными пропорциями: в отличие от советских стандартов, утвержденных Госстроем в шестьдесят втором, здесь соблюдался принцип «золотого сечения». Это было достигнуто перестройкой – не социально-экономическим феноменом восьмидесятых, который многие называют катаклизмом, а обычной строительной переделкой, осуществленной Американцем, когда его гонорары стали позволять реализацию художественных причуд.

Восприятие любой картины, в немалой степени, зависит от обрамляющей ее рамы, причем рама зачастую является более ценной, чем само полотно, и своим внушительным видом повышает его художественные достоинства. Так вот, если бы кто-то рискнул забраться на старую липу, растущую во дворе, и понаблюдать за жизнью известного писателя Сперанского сквозь эти замечательные окна, он скоро обнаружил бы, что любая, самая незначительная сценка, как-то: утренняя зарядка, обед, работа за компьютером, просмотр телевизора и даже вакхические оргии с меркантильными лолитами, – все приобретает в этом обрамлении эпическую силу, значимость и неожиданно высокий смысл.

Вот и сегодняшний поздний ужин с доцентом-обществоведом Носковым, перешедший ближе к десяти часам в чаепитие, походил со стороны на сюжет новогодней открытки: на улице снег валит, а в уютной кухоньке два благообразных старичка вкушают чай с вареньем, смешно обдувая горячие чашки. Прямо два Деда Мороза на посиделках… Хотя нет, Сперанский – тот больше на Санта-Клауса европейского похож: в вишневом свитере толстой вязки, джинсах, очках в тонкой золотой оправе, – он-то и старичком не выглядит: холеный, уверенный в себе дядька неопределенного возраста. Носков же в какой-то бесформенной кофте и растянутых брюках, щеки втянул, брови лохматые козырьком выгнул, а синий нос у него картошкой – это русский Дедка Мороз, он шуток не любит, на вид суровый, но кто знает его поближе, понимает – справедливый, о людях печется, каждому по заслугам воздать хочет.

О чем они беседуют, с улицы не слышно, однако создается полная уверенность, что речь идет о чем-то простом и задушевном, как чашка липового чаю. О чем же еще могут судачить Санта-Клаус с Дедом Морозом? На северной стене кухни светится экран телевизора, и там наверняка показывают, как страна готовится к Новому году, какие успехи достигнуты в регионах, чем отчитываются главы субъектов федерации, что думают учудить на предстоящем празднестве всякие «звезды», «полузвезды» и мелкие властители дум простого российского человека. Или «Карнавальную ночь» смотрят, или «Иронию судьбы», или старые новогодние мультфильмы… или…

Или что-то другое.

– …Мерзость какая, – пробормотал доцент Носков, косясь на экран из-под насупленных бровей.

– Ну, какая же это мерзость? – искренне удивился Иван Ильич Сперанский, подливая в горячий чай золотистого рому.