Снорри оставил догорающий погребальный костер своего сына среди подтаявших снегов, обнаживших черную землю Водинсвуда. У него за спиной взлетали в небо угли и темный дым. Он шел по холмам нижних земель, оставив Уулиск далеко позади, выслеживая Свена Сломай-Весло и людей с Затонувших островов на усыпанных валунами лугах Торна, где суровый ветер придает форму скалам. Над Торном — высокогорье Ярлсон, а за ним — Суровые Льды.

Снорри не знал, что сделает, когда настигнет врага, он был уверен лишь в том, что умереть надо хорошо. Его пожирали горе, вина и ярость. Возможно, по одиночке они бы его уничтожили, но, противоборствуя, создавали баланс, и он шел вперед.

Захватчики развили такую скорость, что Снорри не мог представить, как ее выдержат Фрейя и десятилетний Эгиль. В мрачных видениях ему представлялось, что они мертвы и шагают вместе с не знающими усталости трупами, высадившимися в Восьми Причалах. Но Карла оставили в живых — пленных заковали в кандалы, толку тащить их на внутренние территории не было, однако некроманты нуждались в живых узниках, что было совершенно очевидно.

Лишь ночь остановила его. Свет покидал землю рано — еще совсем недавно отступила зимняя тьма, что месяцами царствовала над льдами. В темноте невозможно идти по следу. Все, что норсиец мог найти в темноте, — это перелом ноги: земли эти коварны, скалистая почва покрыта валунами и трещинами.

Ночь длилась целую вечность. Снорри страдал от холода и непрекращающихся видений резни в Восьми Причалах, Карла, изломанного и умирающего у Водинсвуда, Эми… Ее крики преследовали Снорри, и ветер повторял их до самого рассвета.

А когда настало утро, пришел и снег — он тяжело падал со свинцового неба, хотя Снорри показалось, что для снега слишком холодно. Он закричал, подняв к небесам топор и угрожая всем богам, чьи имена мог назвать. Но снег все падал, равнодушный, попадая в рот и залепляя глаза.

Снорри брел дальше, потеряв след, по сплошной белизне. Что еще оставалось? Он двигался в направлении, избранном его добычей, и вышел на пустынные равнины.

Он нашел мертвеца много часов спустя. Одного из островитян, что были мертвы, уже когда плыли на палубе корабля по Северному морю к устью Уулиска. Теперь он был ничуть не менее мертв и не менее голоден. Человек бессильно бился, провалившись по грудь в снег, который мягко принял его мертвую плоть и из-за его усилий высвободиться стал твердокаменной тюрьмой. Он потянулся к Снорри пальцами, черными от замерзшей в сосудах крови. Удар меча раскроил его лицо от глаза до подбородка, обнажив челюсть, обтянутую замерзшими мышцами, разбитые зубы, темную от мороза бескровную плоть. Оставшийся глаз пристально смотрел на Снорри.

— Ты должен быть твердым. — Снорри находил замерзших в снегу и прежде — их конечности были тверды, словно лед. Он посмотрел еще немного. — Ты — не тот, кем должен быть. Это Хель. — Он поднял топор, сжимая рукоять так, что побелели костяшки пальцев. — Но ты пришел не оттуда, и это не пошлет тебя к реке мечей.

Мертвец лишь смотрел на него, пытаясь вырваться, — ему не хватало ума догадаться, что надо копать.

— Даже ледяным великанам ты не нужен.

Снорри снес ему голову с плеч и смотрел, как она откатывается, пачкая чистый снег гнилой кровью, загустевшей, полузамерзшей. В воздухе стоял странный химический запах, чем-то напоминавший керосин.

Снорри тер лезвия Хель об снег, покуда не сошли малейшие следы этого создания, и пошел вперед, а тело мертвеца все еще корчилось в тисках снега.

К тому моменту как человек приходит в Суровые Льды, у него перед глазами уже много дней ничего нет, кроме мира белых теней. Он идет по ледяным простыням и не видит ни дерева, ни травинки, ни камня, не слышит ни звука, лишь свое одиночество и насмешки ветра. Он верит, что на всем свете нет места более страшного, менее приспособленного для жизни. А потом видит Суровые Льды.

Местами Суровые Льды представляют собой заваленные снегом склоны, передвигаться по ним — все равно что взбираться на гору. Местами ледяной шельф возвышается рядами утесов, одни из которых покрыты белым инеем, другие — голубоватым льдом и испещрены впадинами. Когда полночное солнце освещает такие поверхности, оно проникает внутрь и становятся видны смутные очертания, словно лед поглотил и удержал в себе огромных океанских китов и левиафанов, на фоне которых даже эти киты кажутся маленькими, — и все эти создания навечно скованы под тянущимся на бесконечные километры ледником. Ибо Суровые Льды и есть один огромный ледник, тянущийся вдоль всего континента, неизменно движущийся со скоростью, заставляющей человеческие жизни казаться столь же короткими, как у мотыльков.

Снорри просто не верил, что Сломай-Весло позволит повести себя на высокие льды, какое бы безумие ни поразило островитян и их мертвяков. Свена Сломай-Весло вела жадность, он был готов на риск, но не на такой, не настолько самоубийственный. Понимая это, Снорри шел по краю ледяных утесов, голодный, онемевший от холода, как прежде — от яда гулей.

Когда Снорри впервые заметил темную точку, то решил, что умирает, зрение отказывает ему и эта дикая земля предъявляет свои права на него. Но точка оставалась на месте и становилась больше, пока он, шатаясь, приближался к ней. И со временем она превратилась в Черный форт.

— Черный форт? — переспросил я.

— Древняя крепость, выстроенная на дальних пределах Суровых Льдов, в нескольких километрах от них, — ее возвели тогда, когда земля эта была зеленой.

— И что… кто там сейчас? Твоя жена была там?

— Не сегодня, Ял. Я не могу говорить об этом. Не сегодня.

Снорри смотрел, как полыхает на западе. Он сидел освещенный заревом пожара, и я увидел, что его захватили воспоминания: он снова в Водинсвуде, где сжег своего сына.

Маладон — северная страна. На выезде из Восточного Тертана ее можно различить практически сразу — по тому, как здесь используется земля, по памятникам, грубо сработанным из камня и притом отличающимся мощью и красотой, несвойственной придорожным часовням Тертана. Многие дома покрыты торфом, и балки, поддерживающие кровлю, имитируют носы ладей, принесших на эти берега предков нынешних жителей. Возможно, некоторые сделаны из тех же бревен, служивших частью корпусов лодок, некогда приставших к враждебным тогда берегам.

— Значит, они — викинги? — спросил я, проходя мимо первых попавшихся на пути маладонских крестьян, собирающих урожай.

— Фитфирар. Люди земли. Хороший народ, смелый, но море выплюнуло их. Настоящий викинг знает океаны, как свою возлюбленную.

— Сказал человек, который проехал тысячу километров верхом, вместо того чтобы проплыть их на корабле.

Снорри хмыкнул. Я не стал упоминать, что сейчас он даже не ехал, а шел. Хотя в строгом смысле слова обе лошади принадлежали мне, поскольку я за них заплатил, казалось, я еду на Слейпнир с его соизволения, и стоит мне упомянуть об этом — и я окажусь на земле или как минимум буду осмеян, балованный южанин.