Медленно-медленно кивнул.

— Это был фамильяр Маркарет.

Это не был вопрос. Когда я только увидела этот бесов разодранный бутон, я уже знала, что это дело лап фамильяра Маркарет; только она могла сделать мне такую гадость.

И не важно на самом деле, случайно ли ее черная кошка залезла к нам в комнату, сунула лапы в забытый на столе пенал и вытащила бутон, с которым ей вдруг захотелось поиграться, или бабушка, земляейпухом, попросила Маркарет об услуге — и отплатила пособнице в меру своей щедрости. Неважно, что еще совсем недавно я никак не могла осознать… Да даже допустить такую мысль не могла! Что сон про бабушку и правда был опасен.

Тут я вдруг испугалась вдруг до дрожи в коленях, а потом… перестала бояться.

Будто лопнуло что-то.

Мне было, кого ненавидеть, поэтому испуг исчез, выжженный дотла. Я ненавидела яростно. Я ненавидела Марку. За все. Вообще за все. Даже за то, что папенька все никак не пришлет мне письма. И за то, что Элий путается у меня под ногами и давит мне на совесть; и даже за странные игры Онни в личное наставничество… Как и во всяком страстном чувстве, в этой ненависти не было места логике.

Может, это все было из-за зудящих рук или хлюпающего носа; когда у тебя заложен нос, вообще очень просто кого-то ненавидеть.

Я ведь очень старалась… разве я не старалась?

А-а-а-а-а!

Я почувствовала, как преумножаются мои силы; еще мгновение назад я с трудом сомкнула вокруг тонкого стебля пальцы, а теперь я могла бы голыми руками сворачивать шеи. Я вскочила, как пружина, я готова была рвать, метать, жечь — я почему-то знала, что могу сжечь тут все, что угодно; могу топнуть ногой, и развалится общежитие; могу свиснуть — и начнется ураган, могу…

Щиц сбил меня в прыжке нечеловеческом, зверином, уронил на пол, прижал запястья к доскам одной рукой, второй ухватил за подбородок и заставил смотреть прямо. Ему в лицо.

Я знала — стоит мне лишь немножко напрячься, и он отлетит к стене, рухнет тряпичной куклой, и больше не поднимется; но вся та бушующая ненависть, которая переполняла меня, вдруг с испарилась, как утренний туман, когда я осознала — еще немного силы, если я возьму еще немного… эти резкие морщины, которых совсем недавно еще не было, они станут еще глубже.

Еще немного — и поседеют темно-русые пряди.

Еще немного — и я высосу Щица, как паучиха.

И я… успокоилась.

Выдохнула.

— Можешь отпускать, — тихо сказала я.

— А чем это вы тут занимаетесь? — поинтересовалась Бонни от двери.

Ехидно так.

Будто уже составила собственное мнение.

И куда она, спрашивается, выходила?

— Магией… балуемся, — буркнула я, рывком перейдя в сидячее положение.

Пол был… грязный. Знала бы, что так выйдет, подмела бы.

Надо же… подол запачкала… И в крови измазалась… не своей — Щица.

Я подняла глаза на его лицо… он выглядел уставшим. Просто уставшим.

Я расплакалась.

Просто расплакалась.

Щиц протянул мне платок. Не самый чистый на свете платок: похоже, дай Щицу волю, и он умудрится заляпать своей дурацкой кровью даже небо и Господа, не то что маленький кусочек ткани.

Я отвлеклась на платок, а потом на Щицевы руки. Царапины все так же кровоточили, хотя на Щице обычно все заживало, как на собаке.

Бонни присела рядом нами. От нее пахло дымом и чем-то таким сладковато-терпким, может, благовоние какое-нибудь? И в волосы она собрала целый куст всяких мелких веточек, листочков и жучков: так торопилась после ритуала обратно, что забыла их собрать и продиралась сквозь лес с распущенными?

На плечо ей вспорхнула Каркара — будто обычная ворона, принявшая новую прическу Бонни за уютное место для гнезда. Она выщипнула из волос хозяйки какого-то паучка и скосила на меня белесый глаз.

Я хихикнула: тот еще видок! Сидят трое очень взъерошенных людей на полу… магией балуются…

Щиц обеспокоенно почесал в затылке. На лице его промелькнул испуг того же рода, что отражался в глазах у моего папеньки, когда мне вздумывалось вдруг устроить четырехчасовую истерику; не хватало только папенькиного жеста отчаяния… да только откуда у Щица деньги мне на новое платье?

Щиц порылся в карманах и достал… конфету. Сестру-близняшку моей утренней конфеты. Интересно, кто же их так любит — Щиц или Салатонне?

Такую же измятую.

Сунул мне в руку… кулак я сжала сама.

Да уж, яблонько от яблоньки… хотя тут, наверное, больше подойдет «отец не тот, кто родил, а кто вырастил»?

— Просто слишком много… магии. Не волнуйтесь, я уже успокоилась, — сказала я, — Бонни, ты, видимо, вышла, и сюда прошмыгнула кошка, и она… в общем, вот.

Я предъявила ей растерзанный цветок из сна.

Бонни побледнела.

— Что?! — Рявкнула она, вскочив на ноги.

Замерла вдруг.

— Кошка? Маркарет?

— Э-э-э…

— Сейчас я ее! — Бонни рванула было вершить правосудие, но на сей раз Щиц перехватил уже ее за первое, что попало ему под руку, за волосы, — ай!

— Да послушайте же вы, горячие головы, — тихо сказал он, — я не уверен, что это кошка Маркарет, у той же шерсть такая… иссиня-черная? Ну, а эта была… буроватая?

От двери послышались редкие хлопки.

— Да у нас тут не иначе как королевский модельер, — язвительно заметила Маркарет.

Тут я подумала, не встать ли мне с пола, раз уж все стоят, но поняла, что ноги не очень слушаются, так что притворилась гордой принцессой, которой все равно, где сидеть. К счастью, Щиц опомнился и сообразил помочь мне перебраться на кровать.

Маркарет тем временем закрыла дверь и подошла бы ко мне, если бы путь ей мягко не заступила очень злобная Бонни.

Выглядела она ну уж очень внушительно, так что Маркарет вновь отступила к косяку, скрестила руки на груди и уставилась на меня.

Она где-то потеряла ленту, когда-то удерживавшую сложную прическу из двух кос, поэтому теперь выглядела, как очень строгая школьница. Девчонка совсем, как и все мы.

В таком виде ей сложновато было бы держать дистанцию, как она обычно это делала, но она все равно пыталась. Только вот…

Косы уже начали расплетаться.

Вряд ли она планировала этот визит.

От моей ненависти не осталось и следа. Я засомневалась, что Маркарет вообще в чем-то виновата… В конце концов, довод Щица звучал довольно убедительно.

— Я просто хочу поинтересоваться, — сказала она ровным тоном, — кто из вас выбил мне окно в моей прекрасной личной комнате?

— Какой еще личной комнате? — фыркнула Бонни, — Ты ж не одна живешь.