ядах»), за его выдержку, когда он, каждый день беседуя с королем в ее покоях о делах, находил в себе силу воли даже не смотреть на нее (сама Франсуаза по этому поводу писала: «Мое присутствие стесняет Лувуа. Я тем не менее никогда ему не противоречу. Король много раз говорил ему, что он может выражать свои мысли совершенно свободно»).

Она отринула свои надежды вернуться ко двору, когда смерть ненавистной Скаррон расчистит ей дорогу. Она пошла на покаянный жест – написала письмо мужу, умоляя его о прощении и прося позволения вернуться. Маркиз ей отказал.

Мало-помалу она раздала бедным почти все, что имела (а, кроме личных богатств, король после разрыва выплачивал помимо тысячи луидоровой пенсии и другие безделицы, общее количество которых выражалось в 1 млн 200 тыс. ливрах ежегодно). Она начала работать в общине – сама шить по нескольку часов в день рубашки для бедных. Строго постилась, носила железные вериги с гвоздями.

Ее терзал страх смерти, и она старалась совсем не спать, когда же забывалась ненадолго – у ее ложа бодрствовали несколько женщин.

И все же по-прежнему она в душе оставалась владычицей Франции – в ее комнате было единственное кресло (для нее). Все остальные обходились стульями, включая и ее детей. Лишь для брата короля и его дочери из соседнего помещения приносили кресла. Но сама маркиза своего кресла никогда не покидала – никого не встречала и не провожала.

И тем не менее почти вся знать Франции побывала у нее (почти все верили, что ей еще удастся вернуть благоволение короля).

С министрами вообще хлопот не было – они понимали ее значение и охотно откликались на ее приказ появиться у нее. Эта встреча давала министру установку, как ему вести себя на докладе у короля. Выполняя сценарий маркизы и опираясь – если это было необходимо – даже на ее явную поддержку в ходе доклада у Людовика, министр добивался решения, которого хотела Ментенон. При таком ее косвенном участии решалось до трех четвертей вопросов, рассматриваемых королем, который не подозревал об этом тайном сговоре.

И уже 100 % вопросов обсуждалось при Франсуазе, которая делала вид, что, занята вышиванием или чтением.

Она редко вмешивалась в работу короля: либо Людовик сам спрашивал ее мнения, либо надо было спасать дело, которое она сама затевала.

Ее внешнее смирение в делах короля никого не обманывало, также как и ее скромность в официальных церемониях, когда она, номинально вторая светская дама невестки короля – до старшей дофины, «держала себя как самая заурядная придворная дама, и всегда занимала последние места… она обязательно уступала место, отступала везде перед дамами герцогского звания, даже просто знатными дамами, никогда не соглашаясь занять место впереди дам герцогского звания, когда они предлагали ей это, только с видом неохоты и благовоспитанности уступая настояниям дам прочего звания и во всех таких случаях выказывая всегда чрезвычайную вежливость, приветливость, обходительность, как особа, ни на что не претендующая, ничего на себя не напускающая».

Но вместе с тем все прекрасно знали, что во внутренней жизни двора она пользовалась всеми преимуществами королевы: так все с ней обращались. Она имела право сидеть в кресле при короле, его брате, его сыне, при английском королевском дворе и при всех прочих.

Так продолжалось не год и не два. Размеренность придворной жизни контрастировала с бурной жизнью во всем мире, во всей Европе. Но до Версаля донеслись лишь глухие сполохи. Отфильтрованные, они доходили до короля и еще более урезанные – до маркизы де Ментенон.

Единственной ее заботой был король. С возрастом его эгоизм и себялюбие стали приобретать угрожающий характер и смахивать на манию величия. Смерть сына, внука, его жены и их старшего внука, затем еще одного его правнука – все это влияло на его психику, на его характер, на его здоровье.

Франсуаза начала тяготиться им: он чаще бывал у нее, замкнувшись малым кругом общения (финансовые неурядицы, помноженные старческой скупостью, и стариковская нелюдимость короля обезлюдили Версаль). А она не знала, что с ним делать и как его забавлять.

И, наконец, 10 августа 1715 года Людовик заболел. Болезнь сразу приобрела тяжелый характер, больной впал в беспамятство. Надежд не было. Ментенон, утомленная королем и его болезнью, уехала в Сен-Сир. Король звал ее в бреду и выходя из него. И она вновь объявилась в Версале, изредка навещая больного, бывшего тридцать лет ее мужем.

Как только он умер, она уехала в Сен-Сир. У нее хватило ума считать, что с этого момента она умерла для света. Она не стала вмешиваться в борьбу за регентство и власть над малолетним королем, которую повели между собой зять Монтеспан герцог Орлеанский и ее сын, любимец Ментенон герцог Мэнский.

Герцог Орлеанский победил. И даже приехал сам засвидетельствовать почтение Франсуазе и подтвердить, что королевская пенсия в четыре тысячи ливров в месяц ей будет выплачиваться. Маркиза поблагодарила, ничем не выдав своего разочарования поражением герцога Мэнского, для которого она добилась у Людовика XIV так многого.

Она уже смирилась, что ей остался один Сен-Сир, который герцог Орлеанский также взял под свое покровительство.

Здесь она и прожила те три с лишним года, что отпустила ей еще судьба. Жила как строгая хозяйка Сен-Сира, во все вникая и всем руководя. Мало кого принимая у себя и никуда не выезжая.

Ее смерть 15 апреля 1719 года всех оставила равнодушными – ее время кончилось еще при ее жизни. Но осталось в полной красе и полной силе окружение, живущее жизнью и привычками, установками и обычаями двора, искателями любви и карьеры. Окружение, «делающее короля»…

В эпоху воинственного короля (как и в предыдущие переломные эпохи потрясений в государстве) немудрено, что ближайшие сторонники и сподвижники – это прежде всего военные. Дополнительным резоном их присутствия может служить еще и то, что мир еще недалеко ушел от идеологии и философии индивидуальной доблести, прежде всего – военной, от тех рыцарских времен, когда лишь профессиональный воин имел право голоса и возможность влиять и определять жизнь окружающего его мира.

И начать стоит с военного министра и великого канцлера Лувуа Франсуа Мишель Летелье (18.I.1641—16.VII.1691). Маркиз Лувуа, сын государственного секретаря военного министерства (т. е. военного министра). Отец выхлопотал у короля право