мадам де Севинье напишет, что титул маркиза до крайней степени ныне захватан разными проходимцами, которые присваивают его себе, не имея на это никакого права. В данном случае, в случае с г-жой Скаррон, все делалось правильно. Так что замечание мемуаристки просто заметка на полях.

Рост влияния Ментенон на короля рос год от года. Решающим стал год 1683-й. В этом году 31 июля в возрасте 45 лет умерла жена Людовика королева Мария Терезия.

Король, уже начинавший чувствовать пресыщение от жизни и усталость от праздников и перемен в окружающей жизни (верный признак приближающегося старения), был подломлен этой смертью. Он обратился к религии. Версаль, привычно беззаботный, притих: сдержанность и осторожность воцарились в поведении всех. Естественно, перед глазами короля, ибо нормальная придворная жизнь ушла в некоторую тень, дабы не вызывать у короля никому не нужных раздражения и гнева.

После смерти жены король на несколько месяцев покинул Версаль, и здесь тоска по жене усугубила тяжесть разлуки с Ментенон. Он понял, что годы скрывал от себя, – он уже настолько сроднился с этой женщиной, настолько привык ее считать своим вторым «я», что отныне без нее уже не может представить своей жизни. Все это по возвращении в родные пенаты король высказал Франсуазе. Она, «дерзая испытать свою силу, ловко прикрывалась благочестием и целомудрием своей жизни в последние годы (Людовик до сих пор не был с ней, по сути дела, в интимных отношениях – редкие подобного рода свидания не были для него главным в этой связи: главным была близость душ. – Примеч. авт.); король не остывал; она стала проповедовать ему нравственность, пугала его дьяволом, искусно играла его любовью и его совестью, действуя ими взаимно одной на другую, и, наконец, добилась того, что мы видели воочию, почему потомство не захочет верить», – писал Сен-Симон.

Да, зимой того же года, когда умерла королева (есть еще версия, что дело происходило в начале 1684 г. – версии расходятся всего лишь на несколько месяцев. – Примеч. авт.), король обвенчался с Франсуазой, которая в противном случае не желала более разделять ложе короля. Мечта любой француженки для нее стала явью. А для Людовика стало явью предсказание гадалки, которое он услыхал еще в молодости. Он явился к знаменитой гадалке под гримом, та его не узнала, но заявила: «Ты женат, но ведешь распутную жизнь; ты скоро овдовеешь и опять женишься, тоже на вдове, немолодой и невысокого происхождения, к которой все будут испытывать отвращение, но ты воспылаешь к ней такой страстью и так будешь ослеплен ей, что она заберет тебя в руки и всю остальную жизнь будет водить тебя за нос». Последняя часть предсказания только начиналась, но дальнейшая жизнь показала, что гадалка и здесь была права.

«Прельщение излишествами, – замечает печально Сен-Симон, – обычно столь роковое для излишеств такого рода, только укрепило благосклонность короля по отношению к г-же де Ментенон. Вскоре потом благосклонность эта нашла себе яркое выражение в предоставлении ей апартамента в Версальском дворце, наверху парадной лестницы, прямо напротив апартамента короля и на том же этаже. С этого момента король стал бывать у нее ежедневно и проводил с ней по нескольку часов в Версале и всюду, где бы он ни жил, ее всегда помещали также близко к королю, а если было возможно, на том же этаже.

Вереница посетителей, успехи, полное доверие, редкое ощущение зависимости от нее короля, всемогущество, всеобщее поклонение; министры, полководцы, самые близкие к королю члены его семьи – словом, все были у ее ног; все одобрялось, что она признавала благом, все порицалось, что она порицала; люди, дела, вещи, назначения, суды, милости, религия, все без исключения было у нее в руках, Король же и государство стали ее жертвами».

Так продолжалось целых 32 года – «беспрерывно, беспрепятственно, без облачка, даже самого легкого» (конечно, если не считать того, что Людовик по-прежнему не мог удержаться от интрижек, на что мудрая Франсуаза закрывала глаза, понимая, что если болезнь загонять внутрь, то это чревато неожиданным нарывом. А так пусть перебесится – возраст свое возьмет. Она оказалась права и в этом).

Ей удавалось все. Кроме одного, пожалуй, для нее самого главного. Король так и не признает ее открыто супругой и королевой. Боясь общественного мнения – прежде всего при дворах Европы – он обидит любимую женщину, оставив их отношения в тайне. В ответ на это Франсуаза будет подчеркнуто вести себя на всех церемониях не как королева, а как придворная дама (ибо уже в 1674 году Людовик сделал ее фрейлиной жены своего брата – герцога Орлеанского). В ответ на это она, казалось, и в быту не претендовала на особые привилегии, живя в Версале, в отличие от Монтеспан, в четырех небольших комнатах.

Брак держался в тайне, и поэтому иностранцы спокойно изощрялись по отношению к Франсуазе в остроумии (чего бы никогда не позволили по отношению к законной королеве; у французов хватало по этому поводу благоразумия молчать). Вильгельм Оранский, глава Голландии, будущий король Англии, как-то высказался: «Французский король – противоположность другим государям: у него молодые министры и старая любовница».

Впрочем, и Франсуаза высказывалась об окружающем мире не очень лицеприятно: «Женщины нашего времени для меня непереносимы, их одежда – нескромна, их табак, их вино, их грубость, их леность – все это я не могу переносить…» О мужчинах же придворных история также сохранила ее характеристику: «Я вижу страсти самые различные, измены, низость, безмерные амбиции, с одной стороны, с другой – страшную зависть людей, у которых бешенство в сердце и которые думают только о том, чтобы уничтожить всех».

Современники догадывались, по всей видимости, о ее отношении, и нелюбовь была взаимной. Вот ее портрет, сделанный рукой одного мемуариста: «Это была женщина очень большого ума, приобретшая лоск и знание света под влиянием лучшего общества, которое сначала ее терпело, а потом стало находить в ней удовольствие: галантные приключения придали ей особую привлекательность. Различные положения, в которых ей пришлось побывать, выработали в ней льстивость, вкрадчивость, любезность, постоянное стремление угождать. Необходимость вести интриги и те разнообразные интриги, какие она наблюдала и в каких она участвовала сама, то в своих интересах, то чтобы быть полезной другим, сделали ее опытной в этих вещах, – и она привыкла к интриге, почувствовала к ней вкус и усвоила все искусные ее приемы. Уменье быть несравненно приятной во всем, непринужденная, но вместе