– Вот, возьми-ка, – и Бетт вручила Дэниелу увесистый узел с едой. Он принялся ее благодарить, но она, не слушая его, повернулась к Гэбриелу: – А ты, скотина, оставь наконец в покое несчастного паука!

Гэбриел глянул на нее, но паука так и не выпустил.

– А тебе-то что, – сказал он, – пауки, как известно, чувств не имеют.

– Да у пауков чувств побольше, чем у тебя! – негромко возразила Бетт, делая вид, что полностью занята кувшином с элем, который пристраивала в корзину.

Дэниел неловко топтался в дверях. Вообще-то давно пора было уходить, иначе Саре придется его ждать, но слова Бетт заставили его остаться.

– И правда… совсем не обязательно проявлять такую жестокость, – сказал он, глядя на несчастного паука. Увы, его призыв к милосердию был ошибкой, и он, едва успев произнести первое слово, понял это.

Глаза Гэбриела гневно блеснули.

– Много ты понимаешь! У тебя вон сколько всего! – Он широким жестом повел рукой. – Да и ты, Бетт, тоже лучше бы молчала. Тебе небось любимый муженек каждую ночь постель согревает! Что вы оба обо мне знаете? – Он вскочил, наконец-то отпустив несчастного паука, и тот, прихрамывая, бросился прочь. – Матери все хуже, а ведь я, кажется, делаю все, что в моих силах, чтобы она поправилась. А тут еще в деревне все в один голос твердят, – и он махнул рукой в сторону двери, – что я вор, потому что каждую ночь у кого-то вещи пропадают. Вот Сэм Финч на днях орал, что у него целую кучу одежды украли, и я сразу заметил, как все стали на меня поглядывать. А нашему новому магистрату много не нужно, он любого, кого в воровстве заподозрят, сразу готов на виселицу отправить. Я не раз слышал, как люди на мой счет перешептываются, да только если кто у нас в деревне и ворует, так это не я. А уж если они магистрату собрались нажаловаться, так я не позволю себя винить, пусть кто другой отвечает. А я снова соберу народ, и уж тогда мы…

– Довольно, Гэбриел, – остановил его отец.

Дэниел стиснул кулаки и даже язык себе прикусил, лишь бы не дать своему гневу выплеснуться наружу. Господи, думал он, какой все-таки этот Гэбриел злобный дурак! И как глупо поступил отец, посеяв в душе своего помощника горькое семя ненависти.

– У нас здесь никто ведь тебя не называет ни вором, ни как-нибудь еще. – Отец посмотрел на Дэниела и Бетт, и те дружно покачали головой. Они оба прекрасно знали, что Гэбриела можно назвать и грубияном, и скотиной, но только не вором. «Нет, – думал Дэниел, – надо поскорей уходить, а то я не выдержу и взорвусь».

– Ну что, видишь? – с удовлетворением заметил отец, и Гэбриел сел на прежнее место, ни на кого не глядя и щелчками сбрасывая на пол крошки.

– Ну, я пошел, – сказал Дэниел, но ему никто не ответил, и лишь Бетт, перехватив его встревоженный взгляд, слегка кивнула. Едва он оказался за порогом дома, и ему сразу стало легче – он почувствовал приятное тепло летнего дня, запах свежей травы, услышал песню черного дрозда, вспомнил, что, возможно, вскоре случится желанное, и тогда все горести будут позади. Он бегом бросился по тропе, но вскоре вынужден был свернуть с нее, поскольку заметил, что на овечьем выгоне опять без дела слоняется священник, явно поджидая его, Дэниела. Но сейчас у него не было времени на пустые разговоры.

Это другой мир. Мир волшебства и наслаждений, каких не дано познать таким, как я. Толпы людей – я и представить себе не могла, что их может быть так много. Всюду носятся смеющиеся дети, руки и мордашки у них перемазаны липкими сладостями. Я иду в этой толпе и постоянно ожидаю, что кто-нибудь заметит меня, разглядит под новыми одеждами, ткнет пальцем, начнет издеваться, бросит в меня камень.

Запахи эля и жареного мяса смешиваются с запахами множества потных разгоряченных тел, слишком близко притиснутых друг к другу, к тому же день выдался жаркий. Воздух звенит от криков продавцов, многие выставили на продажу то, что сделали сами; девушки несут с ярмарки метлы или подойники, парни – крюки или связки соломы.

Дэниел снова рядом со мной; он только что вернулся, пристроив Бонни и повозку на весь день и заплатив, чтобы их посторожили. Он достает из кошелька еще деньги, протягивает их мне и говорит, улыбаясь:

– Милая девушка, я хотел бы купить ваши услуги в качестве доярки и предлагаю вам некий аванс, дабы скрепить наш договор и взаимное понимание. Господи, да я просто мечтаю о том, как ты сегодня вернешься вместе со мной на ферму! Ты ведь согласишься прямо сразу начать работать? Ну что, милая девушка, подходят ли вам мои условия?

Я смеюсь, беру у него деньги, делаю книксен и говорю:

– Подходят, подходят. – Монеты я по-прежнему сжимаю в кулаке, они теплые и слегка шершавые, и мне как-то совсем не верится, что это действительно мои деньги. – А что, так и на самом деле делается?

– Ну да. Это и плата за будущую работу, и залог того, что между нами заключена сделка.

– Что ж, спасибо. – Я озираюсь. Вокруг разноцветными волнами вздымается толпа. – Тогда, может, нам уже назад пора возвращаться?

– Э нет, – улыбается Дэниел, – мы же только приехали. И потом, я обязан еще поискать. Может, найдется доярка и получше тебя. Тогда я тебя здесь оставлю, а ее с собой на ферму увезу.

Я проскальзываю мимо него, помахивая кулаком с зажатыми в нем монетами.

– Слишком поздно – сделка уже заключена.

– Ну, заключена так заключена. А что ты хотела бы купить? Не пройтись ли нам вдоль рядов?

Я чувствую, что глаза мои расширяются от ужаса, и Дэниел, улыбаясь, берет меня за руку и говорит:

– Идем. Не бойся и от меня никуда не отходи. И перестань деньгами размахивать, тут карманников полно.

Я еще крепче сжимаю в кулаке свои денежки и оглядываюсь через плечо. Сама я даже слишком хорошо знаю, как голод способен искушать человека, подталкивая его к воровству, хотя наша семья и стремилась всегда жить правильно. Но самое главное, я ни за что и никому не позволю отобрать у меня мой первый заработок!

Ряды прилавков обрамляют рыночную площадь; именно отсюда исходят и запахи пищи, и крики продавцов, расхваливающих свои товары. Какой-то невысокий мужчина, чуть ли не меньше меня ростом, в странной одежде из ярких лоскутков, обнажив голову, подбрасывает и ловит разноцветные деревянные кегли, а свою потрепанную шапчонку положил перед собой на траву.

Я тащу Дэниела к тому прилавку, на котором выложены украшения – хорошенькие колечки, сверкающие на солнце, ряды полированных камней-кабошонов, деревянные резные подвески в виде цветов или животных, кожаные сумочки и кошельки. Деревенские женщины иногда носят такие вещи, но в нашем доме ничего подобного сроду не было. Правда, мама когда-то носила тонкое обручальное колечко, но и его ей пришлось отдать какому-то бродячему торговцу в обмен на две поношенные юбки – для меня и для себя – и кое-какие припасы.

Женщина за прилавком наблюдает, с каким восхищением мы рассматриваем ее товар.