- Как только станешь юристом, перестану.

Хотела получить честный ответ? Вот и получила.

Маша сумку на плечо закинула, шагала за Харламовым к машине. Гнала от себя недовольство.

- Ну что ты надулась? – спросил он, когда понял, что перегнул палку. Щёлкнул брелком сигнализации и открыл для Маши переднюю дверь автомобиля. Правда, придержал её, не давая Маше сесть. Они оказались лицом к лицу, она старательно избегала его взгляда, но сама понимала, что делает это настолько вызывающе, что это больше смахивало на флирт.

- Я не надулась. – Всё же решила сказать ему всё, как есть. – Дима, я чувствовала себя пятнадцатилетней малолеткой. А ты ещё сидел и посмеивался. Вместе с Антоновым.

- Мы не над тобой. Мы над Троекуровым.

- Дима, я юрист. А не твоя игрушка.

Он усмехнулся, сделал всего полшага вперёд, Маше отступать было некуда, и их близость стала попросту неприличной. Была бы неприличной, если бы кто-то мог их видеть.

Харламов к ней не прикасался, только смотрел и стоял близко-близко, достаточно для вспыхнувшего волнения.

- Ты будешь юристом. Причём отличным. Если перестанешь думать обо всём, что тебя отвлекает.

Маша несильно толкнула его в живот.

- Тогда отодвинься от меня.

Он разулыбался.

- А я тебя отвлекаю?

- Дима.

Харламов рассмеялся. Сделал шаг назад, открыл дверь пошире, и Маша села в машину.

Три недели работы бок о бок с Дмитрием Харламовым успели научить держать ухо востро, всегда. Без сомнения, Дима многому её научил, делился секретами, какими-то мелочами, на которые Маша без подсказки не обратила бы внимания, в первую неделю он даже одежду для неё выбирал. Костюмы для работы в суде были выбраны лично им. Харламов будто играл в игру: одень куклу. Маша наблюдала за ним в магазинах, уверенная, что он абсолютно не разбирается в моде, зато Дмитрий Александрович прекрасно разбирался в том, как производить впечатление.

- Надень это. Повернись. Улыбнись. Подбородок выше.

Маша в какой-то момент начала чувствовать себя дурнушкой из фильма. Всегда считала, что сама прекрасно разбирается в том, что ей идёт, как краситься и причёсываться, а тут в её, так сказать, личное пространство без всяких колебаний влез мужчина, и принялся её переделывать. Что скрывать, было трудно. Именно смириться и принять его вмешательство, было трудно. Они даже поругались пару раз, вполне серьёзно поскандалили, Маша уходила, хлопала дверью, но через какое-то время возвращалась. При этом чувствуя жуткую неловкость, хорошо хоть Харламов не принимался злорадствовать, и они просто продолжали с того момента, на котором закончили.

А ещё она, как в институте, корпела над книгами. Не над учебниками, а над теми книгами, что привёз ей Дмитрий Александрович. Самолично появился в их с Наташкой квартире, огляделся, а затем свалил на диван стопку книг в дорогих кожаных переплётах. Маше на самом деле начало казаться, что пять лет в институте прошли для неё зря. Харламова не интересовали никакие её знания, опыт и привычки. Он вкладывал в её голову то, что он считал нужным. И к привычным понятиям юриспруденции это имело весьма отдалённое отношение. По утрам, на планёрке, он выдавал сотрудникам стандартные задания, обсуждал дела, давал подсказки и указывал на правильные решения. Маша всегда сидела в стороне, слушала и наблюдала за поведением более молодых и менее опытных юристов. Как жадно они внимали ему, и чувствовала оттенок своей вины и неловкости за то, что всё основное внимание шефа достаётся ей. Вне планёрки, за дверью его кабинета, и об этом все прекрасно знают. Но шёпота за спиной или явно демонстрируемого недовольства в свой адрес она не замечала. Видимо, просто потому, что спорить с Харламовым было бесполезно. И если он выбрал её, ей надо радоваться, а остальным смириться и продолжать работать в прежнем ритме. Правда, Маша до сих пор не понимала, чем её «учёба» должна закончиться. По крайней мере, лично для неё. И поэтому необходимо было соблюдать осторожность и обдумывать каждый свой шаг, а ещё держать Харламова на расстоянии вытянутой руки. Понимала, что его это выводит из себя. Подобной сдержанности Дима не понимал и уж точно не одобрял, для него секс был чем-то естественным и в особых объяснениях и поводах не нуждался. Но Маша считала, что в нынешних обстоятельствах у неё есть все шансы потерять себя, попросту раствориться в нём. Он учил её разговаривать с людьми, учил улыбаться им, одевал и при необходимости поднимал ей подбородок пальцем, и если она ещё в постель его вернётся, то что от неё останется?

Но, надо признать, что это было самым трудным: стараться сдерживать и его, и себя, при этом изображать спокойствие и непосредственность. Конечно, Харламов ей не верил. В конце концов, они много времени проводили вместе, и не замечать сексуального напряжения, электризующего воздух между ними, было невозможно. Но Маша старалась, а Дима ждал, когда ей надоест стараться. Время от времени он откровенно провоцировал Машу, наслаждаясь её реакцией, невольным румянцем и суетливой попыткой в очередной раз от него сбежать.

Да ещё Стас… За прошедшие недели они ни разу не встретились, даже не созванивались. Это было странное, и самое горькое в прекращающихся отношениях двух людей. Вроде бы совсем недавно жизнь вдалеке, отдельно друг от друга никак не представлялась, а когда всё закончилось, выяснилось, что их жизни настолько разные и отдельные, что им даже встретиться, не сговариваясь, негде. Они попросту не пересекались. Но Маша продолжала о нём думать. Точнее, даже не о Стасе конкретно, а о том, что не сложилось, о том, что планировать что-то – дело весьма неблагодарное. И, возможно, Дима прав, и ориентироваться нужно на сегодняшний день, максимум на завтрашний. А она, как девчонка, распланировала всё на двадцать лет вперёд. Как они со Стасом поженятся, будут любить друг друга, у них родятся дети. Двое. Маша всегда хотела двоих, мальчика и девочку. Это была идеальная картинка жизни, жизни, которую она мечтала построить со Стасом Тихоновым. Но всё сложилось иначе, и она оказалась в совершенно иных обстоятельствах, и рядом другой мужчина. Абсолютно непохожий ни на одного мужчину, с которым Машу когда-либо сводила жизнь. Харламов её привлекал, интриговал, манил, но при всём при этом он был родным дядей её бывшего жениха. И это было одним из обстоятельств, которое так кстати охлаждало Машин пыл. Да и три недели это не тот срок, за который можно выкинуть из памяти большую любовь, и переключиться на другого мужчину. Маша жила с уверенностью, что в её душе подобного переключателя нет. Но то, что сердце делало кульбит всякий раз, когда Дмитрий Харламов приближался к ней на критическое для её покоя расстояние, беззастенчиво внедряясь в Машино личное пространство, это было бесспорно. И бороться с этим было бесполезно, Маша уже поняла.

Единственное, что не поменялось за прошедшие три недели, это то, что Маша не перестала слышать имя Анны Александровны. Если раньше Стас о матери говорил с придыханием, так теперь Дима брал трубку по первому звонку сестры, не смотря ни на какие обстоятельства. Вот, например, сейчас. Стоял перед машиной и разговаривал, а Маша, через открытое окно, расслышала душевно-сдержанное: