что папа его был высокопоставленным дипломатом. С первого по восьмой класс Максик учился в школах для детей служащих при посольствах СССР в США, затем Великобритании. В Союз приезжал только на каникулах. Понятно, что владел он и языками: английский знал в совершенстве и довольно сносно изъяснялся на французском. Позже, когда штурман был уже на гражданке, случайно выяснилось, что местом рождения в паспорте у него значился г. Вашингтон. Сам Борисыч об этом никогда не говорил, наверное, стеснялся, и Родину свою заокеанскую почему-то не очень жаловал.

Понятно, что жизнь и карьера маленького Максика были просчитаны родителями на десятилетия вперед. После окончания школы неминуемо поступление в МГИМО, затем тяжкий труд на дипломатическом поприще на благо отечества, персональная пенсия, государственная дача, шмотки, тачки и похороны на Ваганьковском кладбище за государственный счёт. Но планам родителей не суждено было сбыться.

Приехав после восьмого класса из рафинированного заграничья в СССР (папа занял высокую должность в МИДе), Борисыч попал в неприглядную действительность эпохи застоя конца семидесятых. Конечно, он был определён не в простую школу, а в элитарную, при МГИМО. Можно было сказать, что спланированная родителями карьера его начала сбываться, но вот тут-то у родителей начались сплошные разочарования. Нет, вы не подумайте, что, столкнувшись с советской действительностью, Максик заартачился, стал требовать вернуть его назад на заокеанскую Родину. Наоборот! В Советском Союзе ему очень понравилось, и в первую очередь понравились люди. Первые уличные знакомства свели Борисыча с обычными пацанами. Первая бутылка портвейна, первые драки, походы на танцы, первая любовь…

В школе дела обстояли не так хорошо. В течение месяца он отхерачил в классе всех мажоров, за второй месяц та же участь постигла мажоров классом старше. Дети стали бояться ходить в школу. Естественно, возмутились их высокопоставленные родители. Папу Максима на самом высоком уровне настоятельно попросили перевести своего неуправляемого отпрыска в другую школу. Новая школа была самой обычной. Парни были что надо. Именно тут Борисыч первый раз и сам получил по морде. Жизнь налаживалась!

Родители какое-то время пытались на него повлиять, поставить на верную стезю, но, будучи разумными людьми, поняли, что сын их далеко не дурак, что свою жизнь он решил делать сам, оставили его в покое и переключились на младшего сына. У Максима был шанс окончить десятилетку с золотой медалью, по всем предметам у него были отличные оценки, но «неуд» по поведению позволил государству сэкономить несколько граммов драгоценного метала.

Прочитав ещё в раннем детстве «Как закалялась сталь», своим жизненным кредо Борисыч сделал принцип «быть там, где трудно». Разъезжая с родителями по сытым заграницам, непросто было в полной мере его реализовать. И хотя он старался создавать себе максимум неудобств: мылся только холодной водой, никогда, даже при посещении Нью-Йоркских небоскрёбов, не пользовался лифтом, заставлял себя не есть вкусное (особенно когда очень хотелось) и есть невкусное (когда не хотелось совсем), но это было всё не то. Прочитав «Что делать?» Чернышевского (а это был 7–8 класс), Борисыч, вдохновившись Рахметовым, ещё больше усложнил себе жизнь. Он выкинул матрац, притащил лист фанеры и стал спать как бы на голых досках, с открытым окном и даже зимой.

Окончив школу, Борисыч никуда поступать не стал. К тому времени он уже наработал на улице определённый авторитет. С лихой компанией подобных ему головорезов он принялся шерстить спекулянтов и подпольных цеховиков. Этого дерьма в Москве тогда уже хватало, и бригада Борисыча работала без выходных, практически на износ. Такая работа его вполне устраивала: ненормированный рабочий день, возможность проявить творческую инициативу, испытать упоение от выброса адреналина, ну и результат всегда налицо. Именно тогда за Борисычем стали замечаться первые странности. Своих жертв он не грабил и не рэкетировал в классическом понимании этих слов. Произведя оперативною разработку какого-нибудь барыги, он заявлялся к нему на дачу или домой, немножко бил и делал предложение, от которого, как говорится, невозможно было отказаться. Барыге предлагалось либо быть до полусмерти избитым и ограбленным, либо тут же написать явку с повинной и отнести её куда следует. Если барыга соглашался, но потом обманывал, его вновь ловили, нещадно били и грабили. Подавляющее большинство предпочитало второй вариант. Зарплату же Борисыч и его верные нукеры получали с тех, которые обманывали или сразу предпочитали вариант первый.

Поначалу всё было хорошо: бригада новых Робин Гудов с энтузиазмом занималась общественно полезной деятельностью, районные ОБХСС пухли от покаянных заявлений неожиданно прозревших барыг, Борисыч с удовлетворением подсчитывал суммы, ежемесячно возвращаемые им в доход государства. Жизненное кредо, сформулированное в одном из школьных сочинений на заданную тему — приносить максимальную пользу стране, быть там, где трудно — находило своё воплощение.

Первые проблемы возникли месяца через три ударной работы. Один подпольный миллионер после наезда подтянул свою крышу. Произошел разговор на повышенных тонах, силы были не равны — у приехавших оказались стволы, Борисычу пришлось ретироваться. Потом, обзаведясь обрезом двуствольного ружья и раритетным наганом образца 1895 года, Борисыч стал себя чувствовать гораздо увереннее и уже не отступал. Будучи сыном дипломата и имея собственный недюжинный дипломатический талант, он порой выкручивался из самых безнадёжных ситуаций и оружие почти никогда не применял.

Но самый неприятный подвох ждал Борисыча со стороны государства, интересы которого он так рьяно соблюдал. Какая-то неблагодарная тварь, не желающая ни заявление писать, ни быть ограбленной, имела наглость обратиться в милицию. Возбудили уголовное дело, Борисыча промурыжили около месяца в СИЗО. Хорошо, что пострадавший потом одумался и заявление забрал. Максима отпустили, строго предупредив.

Но Боричыч не пал духом. Приносить пользу Родине можно везде. Он распустил свою бригаду и устроился на автозавод имени Лихачёва (ЗИЛ) учеником слесаря. На первую официально полученную трудовую зарплату купил матери огромный букет цветов, отцу — бутылку лучшего армянского коньяка, поблагодарил за счастливое детство и переехал из шикарных апартаментов в центре Москвы на съёмную квартирку в обшарпанной сталинке на Автозаводской. Началась его самостоятельная трудовая жизнь. За несколько месяцев, проведённых на этом прославленном предприятии, Борисыч поднялся от ученика до слесаря-моториста четвёртого разряда. Двигатель ЗИЛа он мог разобрать-собрать с закрытыми глазами. Впоследствии, когда уже служил на подводном флоте, не мог пройти мимо ставшего колом где-нибудь на оживлённой улице грузовика. Он подходил и в чём был — в тужурке с галстуком, при параде — отодвигал от открытого капота растерянного водителя, засучивал рукава и не более чем за полчаса реанимировал любой вздумавший было умереть автомобиль. Частым гостем у Борисыча случался начальник гаража нашей береговой базы, и я не помню случая,