жизни. За окошком зима, на стенах развешаны пучки душистых трав, на столе штоф и… веточки с ягодами калины. Калина чрезвычайно важна в этом эпизоде, просто жизненно необходима». — «А почему?» — не удержался Алеша, для которого заключение деда выглядело неочевидным. «А спроси почему, я и объяснить не умею», — тихо посмеиваясь, отвечал Сергей Иванович цитатой из кино.

Именно через вкус со многим впервые знакомила своих домочадцев Елена Федоровна. Часто случайно, без специального знания, следуя за своим чутьем, и не более того. Многие из открытий она делала по наитию, и сама искренне радовалась, когда такое получалось, как, например, в случае с курильским чаем.

Солнце-янтарь запрыгнуло в бокал с мелкими желтыми цветками, когда однажды Елена Федоровна добавила в него кипяток. Он стоял на перилах беседки, за которым в небе висел раскаленный диск. Над бокалом медленно поднимался пар. Лепестки цветков, расправившись, сквозь прозрачность стекла вдруг показали свою красоту и изящество. Они начали оживать. Вода окрасилась в золотистый цвет; она казалась густой, насыщенной, необыкновенной. Постепенно от бокала стал исходить еле уловимый аромат. А вкус… В нем были нотки яблока, меда, лесных ягод и еще того, что не из здешних мест. Последнее вовсе не удивляет, ведь курильский чай родом оттуда, где раньше всех встречают солнце.

Буквально за пару минут до этого в беседке шел оживленный разговор, но теперь все резко изменилось. Все сидели загипнотизированные этим зрелищем и, как какие-нибудь гимнософисты, не могли оторваться от пойманного в бокал небесного светила. А затем, опомнившись, побросали тот чай, который был уже налит в чашках, и поспешили разделить янтарный напиток между собой.

Осенью дача отдавала и то, что, как принято считать, не имеет утилитарной ценности и призвано лишь услаждать наш взор, с чем принято носиться и сюсюкать. Однако у Глебовых этот неизменный атрибут изысканных объяснений воспринимался по-своему, беспардонно нарушая сложившийся стереотип. В этой семье даже в проявлении телячьих чувств никогда не было слащавости. Не было ее и в отношении цветов.

Уход за цветами, разумеется, полностью лежал на плечах Елены Федоровны. Она определяла, чему цвести на «Зеленой листве» и где именно этому случиться уместнее всего. Время от времени к этой заботе подключалась Марина, имевшая свои пристрастия в области цветущего мира, но из-за ее эпизодического включения в уход за растениями на даче полностью доминировало понимание прекрасного Елены Федоровны. Впрочем, оно было столь гармоничным, что учитывало совершенно разные вкусовые предпочтения.

Елена Федоровна любила самые разные цветы. Самым главным садовым (и не только садовым) принципом женщина считала многообразие. С помощью цветов Елена Федоровна старалась привить внукам чуткость и внимание к деталям. Чаще именно осенью она устраивала для них небольшие уроки, посвященные тому или иному цветку. Так и говорила: «Сегодня у нас урок по гайлардии и по клеоме!» И они все вместе шли в цветник, чтобы поговорить об очень важном и даже, собственно, не столько поговорить, сколько порассматривать, вглядеться, принюхаться, потрогать.

«Какие милые девочки!», — как-то иронично сказал взрослый Гера на цветы одной из клумб в ответ на восторги Лизы. «Девочки? Это вам не девочки», — тут же парировала Елена Федоровна. И далее последовала небольшая лекция о том сложном явлении, которое представляют цветы:

«Я думаю, что цветы на самом деле совсем не такие, как принято о них думать. Их хрупкость явно преувеличена, а умилительная слащавость навязана. Некоторых из них вообще стоит опасаться и обходить стороной, ведь никто не знает, что там у тех на уме.

Цветы — это вам не экзальтированные девочки. Напротив, их облик говорит о неспешной основательной продуманности и разумной соразмерности. Безусловно, здесь присутствует математика. Но вместе с тем в них есть нечто абсолютно необъяснимое. Только вдумайтесь: они — живые, но при этом не способны двигаться, как другие живые существа, у них нет головы, глаз, рта, ушей, нет легких или жабр, нет рук или крыльев, у них даже нет сердца, как двусмысленно это ни звучит. Право, в этом есть что-то фантастическое. По многообразию причудливости форм им соперниками могут быть разве что только обитатели дна океана. Это-то и восхищает. Заметили, что цветы у нас повсюду на даче? Это неспроста. Каждый из них — форпост на своих невидимых рубежах, потому что необъяснимое такого рода не должно исчезать из жизни человека».

Осенью, когда на даче оставались только Сергей Иванович и Елена Федоровна, жизнь на «Зеленой листве» делалась более размеренной, но не праздной. Она становилась немногословной и безраздельно подчинялась заботам о земле. «И это к лучшему, что мы без внуков, — говорил Сергей Иванович жене, — больше успеем». Пара методично вырывала помидорную и огуречную ботву, сажала в зиму чеснок, готовила к холодам виноград и розы, занималась пересадкой, обрезкой… Много чего делала. Сосредоточенно, негромко, поодиночке каждый в своем углу, а во время обеденного перекуса удивлялись, было ли лето вообще и есть ли у них на самом деле большая семья, — таким это казалось далеким.

Но в выходные все менялось. Приезжали дети, а вместе с ними и шум, и суета, и множество самых разных «почему».

Днем жглись осенние костры, пробуждая особые чувства. После города, школы, всей этой зажатости стенами и правилами дети шалели, оказавшись на «Зеленой листве». Если выпадали солнечные дни, их счастью не было предела. Они выдумывали новые игры, бесились, просто бегали вместе с Люмпиком и Перзиком. Крики, смех, лай — все это дружным клубком каталось по даче, едва не сбивая с ног взрослых. Те хотя и занимались делами, но как-то легко, по-праздничному, прерываясь на разговоры и перекусы, без малейшего намека на обреченность тяжестью труда.

И конечно, собственно костры. Дети обожали участвовать в сожжении сушняка и ветоши. Иногда, нацепив на себя старое тряпье, они устраивали вокруг костра туземные пляски и состязания. Марина не узнавала своих чад. «Как же их меняет дача!» — делилась она наблюдением с матерью. Еще более она удивлялась, когда видела, что ряды аборигенов вдруг пополнял Вадим. Бывало, проходя с лопатой или тачкой мимо шабаша, Вадим на пару минут делал перерыв в праведных трудах, чтобы поиграть с детьми. Войдя в раж, он выписывал такие невероятные пируэты, что все юные участники действа громко хохотали. «Папа, давай еще, еще», — просила Лиза.

А потом, уже на другом костре, обязательно готовилось что-то вкусное. В проголодавшихся детях еще более нарастал азарт, вершиной, подлинным ликованием которого становился праздничный пикник семейства. Когда же короткий осенний день подходил к концу, все уходили в натопленный дом. Наступало время уединения, где каждый