– Завтра, в десять двадцать.

– Тогда до завтра? Я буду ждать вас в аэропорту.

– До свидания, – суховато попрощался он со мной.

Маринка слышала обрывки моего с Яковом разговора.

– Ну что? – полюбопытствовала она.

– Бумаги у него, но особого энтузиазма по поводу встречи с главным редактором «Свидетеля» отпрыск Гулько не испытывает, – с горькой иронией сказала я.

– А чего ты хочешь? – скептически приподняла плечи Маринка. – Так вы завтра с Виктором – в аэропорт?

Она недовольно поджала губки.

– Жду не дождусь, когда заполучу эти материалы! – стиснув кулаки, воскликнула я.

До мелкой ревности Маринки мне сейчас не было никакого дела. Даже не хотелось ее подкалывать, тем более – разубеждать. Вместо этого я связалась с Кряжимским и доложила ситуацию. Словно не он – мой зам, а я – его.

– Виктор, – позвала я.

Виктор пришел на кухню.

– Завтра с утра – в аэропорт. Ночуем все здесь.

Конечно, я могла отправить Маринку восвояси, но, памятуя о приготовленном ею шикарном ужине, мне не хотелось досаждать ей.

– Бумаги у сына Гулько. Наша задача – не допустить, чтобы они попали в чьи-нибудь лапы! Поэтому спать сегодня ложимся не позднее одиннадцати. Ясно?

– Угу, – пробубнил Виктор.

– Ты хоть знаешь, как он выглядит, этот Иаков? – насмешливо спросила Маринка.

– Видела его фото. Узнаю, – самонадеянно заявила я и пошла в гостиную посмотреть, как там дела у Ромки.

Я позвонила Кряжимскому и, посвятив его в свой замысел, попросила связаться прямо сейчас со знакомыми редакторами и корреспондентами газет. План предельно прост. Я предполагала, что не только мы окажемся в числе ожидающих и встречающих. Те два «Хюндая» слишком хорошо запечатлелись в моем воображении, чтобы я сбрасывала со счетов возможность слежки за Яковом Гулько в аэропорту. Скорее всего его могут просто втолкнуть в машину и – поминай как звали! Конечно, его потом отпустят, но документы точно уплывут. Планируемая мной акция как раз и предполагает этого не допустить.

Кряжимский пообещал мне поставить в известность своих друзей и знакомых-журналистов.

– Думаю, они очень заинтересуются. Найдутся, конечно, и такие, кто под разными предлогами попросят время на обдумывание, но в конце концов и они прибудут – не захотят уступать пальму первенства другой газете.

– Отлично.

Спала я этой ночью плохо, все время просыпаясь и в паническом страхе, что проспала, взглядывая на часы. Тяжелое дыхание Лютикова, доносившееся из гостиной, и соседство Маринки на кровати действовали на меня не самым лучшим образом. Все эти звуки и движения не входили в число моих привычек, а потому являлись дополнительным фактором бессонницы. Но главной причиной, без сомнения, было ожидание завтрашнего дня, который должен принести или полный успех, или провал. В последнее верить не хотелось, но я приучала себя к трезвой оценке реальности.

Когда мой будильник, Васек, как я его звала про себя, запищал свою утреннюю комариную песенку, я только тихо усмехнулась, мог бы, мол, и не шуметь, и молниеносно поднялась с постели. Маринка, услышав бодрую музыку Васька, только зевнула и перевернулась на другой бок. Что ж, ей можно позволить себе несколько сладких минут расслабухи. Я знала, конечно, что она тоже поднимется, пойдет умываться, готовить кофе и так далее. Но, видно, она не торопилась.

Я побежала в ванную, лихорадочно умылась, навела марафет и, выскочив, столкнулась нос к носу с недремлющим Виктором. Тут и Маринка подоспела, заспанная и недовольная необходимостью так рано вставать. Хотя проснулись мы не так уж и рано. Но ей срочно требовался повод поворчать. Ни я, ни Виктор не стали ее разубеждать насчет того, что ей приходится испытывать ради общей пользы неимоверные неудобства.

Когда мы собрались за столом, часы показывали половину девятого. Лютиков еще спал. Маринка, демонстративно зевая и прикрывая рот рукой, лениво потягивала кофе. Мы торопливо поглощали завтрак, состоящий из свекольного салата и яичницы с беконом. В девять мы уже были в машине. Собранные, бодрые, ко всему готовые. Я зарядила «Никон» новой пленкой, надела легкую куртку, удобные спортивные ботинки, завязала волосы в хвост. В общем, сделала все, чтобы легче переносить любые гонки и пертурбации.

За ночь подморозило. Это обстоятельство слегка беспокоило сидящего, как и прежде, за рулем Виктора. Он молчаливо хмурился и косился в зеркальце заднего вида. Когда мы прибыли в аэропорт, до прибытия самолета, на котором должен был прилететь Гулько-младший, оставалось меньше часа. Возле красной «девятки» прогуливались два моих знакомых журналиста: Коля Скривцов и Женя Махорин. Один работал в «Тарасовской были», другой – в «Горне». Я вышла из машины поздороваться. Мы немного поговорили о сегодняшней нашей встрече, обменялись заверениями в дружбе и поддержке и заняли свои места в машинах. Вскоре к нам подкатили фотокорреспонденты из других газет: из «Журналиста» и «Волжской зари». Когда приехали представители «Проспекта» и «Тарасовких огней», мы устроили что-то вроде летучки. На открытом воздухе. Говорили, понятно, о деле Гулько и Парамонова. Высказывались, естественно, разные точки зрения, но в главном мы были едины – в том, что пора прессе действительно дать почувствовать руководителям силу четвертой власти. Это все услышали и из уст фотокорреспондентов «Журналиста», а ведь издание-то откровенно прогубернаторское. Или хамелеонничают, подстраиваются под ситуацию, решила я, или сменили ориентиры.

Гул самолетов придавал нашей летучке, можно сказать, космический размах. Все корреспонденты были оживлены, если не возбуждены.

Я знала, что Сергей Иванович уже готовит выпуск. Знала и то, что нужно опасаться подножки со стороны властей. Я нервничала, ожидая появления вездесущих «Хюндаев». Другие журналисты были настроены более оптимистично… Конечно, они не занимались, как я, вплотную этим делом, а то, чего не постигнешь на собственном опыте…

За полчаса до объявленной посадки к нашей милой компашке подкатил милицейский «уазик». Из него вышли три милиционера и двинулись к зданию аэровокзала. Мы одновременно с ними вошли в помещение. Наш веселый профессиональный галдеж, естественно, привлек их подозрительное внимание. Они беспокойно косились на нас, переговариваясь друг с другом. Вид у всех был озабоченный и решительный. Один из них, усатый брюнет, стоял, широко раздвинув ноги. Ловя свое отражение в зеркале (таковое висело на стене, в окружении пальм), он ядовито ухмылялся. Но в силу ли его ухмылки, выдававшей его убогую закомплексованность, в силу ли его частых внимательных взглядов, которые он бросал в зеркало, этот Нарцисс казался мне неопасным или, по крайней мере, менее опасным, чем два его напарника с хмурыми и бесцветными лицами. Те представлялись моему воображению настоящими стражами порядка, настоящими анонимными гайками в анонимной репрессивной машине.