Все вылилось в буйные пивные возлияния в захламленной гостиной и шумные ужины, сопровождаемые ревом радиопрограммы «Одинокий скиталец». Неожиданные проблемы возникли, налетев на нас, словно тучи мотыльков: хозяйка – все звали ее Фрэнки – собралась наконец купить себе подержанную колымагу. Сделать это она грозилась уже много лет, но лишь на днях собрала недостающие деньги. Дин немедленно взял на себя ответственность за выбор машины и за улаживание вопроса о цене, планируя, разумеется, вспомнить стародавние времена и возить в горы школьниц. Бедная простодушная Фрэнки охотно соглашалась на что угодно. Но едва они попали на стоянку и очутились перед торговцем, как ей стало страшно расставаться с деньгами. Дин тут же уселся на землю, прямо в пыль бульвара Аламеда, и принялся бить себя кулаками по лбу.

– Да за сотню ты нигде лучше не купишь!

Он клялся, что больше ей ни слова не скажет, он ругался, пока лицо его не побагровело, он готов был даже впрыгнуть в машину и уехать – а там будь что будет. – Ох уж мне эти безмозглые переселенцы, ничем их не проймешь, полнейшие, невероятные тупицы! Как время действовать, так тут же паралич, страх, истерика, ничего они так не боятся, как того, чего хотят, – ну просто мой отец, снова отец, как вылитый!

В тот вечер Дин был очень взволнован, потому что договорился встретиться в баре со своим двоюродным братом Сэмом Брэди. Он надел чистую футболку и улыбался во весь рот.

– Слушай, Сал, я должен рассказать тебе про Сэма – он мой двоюродный брат.

– Кстати, ты отца еще не искал?

– Сегодня днем, старина, я ходил в буфет Джиггса, где мой отец частенько разливал бочковое пиво, он всегда был слегка под мухой, доводил хозяина до бешенства, а потом еле выползал на улицу… нету… зашел я и в старую парикмахерскую, что рядом с «Виндзором»… и там его нет… тамошний старик сказал мне, что, по слухам, отец сейчас в Новой Англии и работает – только представь себе! – в забегаловке для железнодорожников компании «Бостон и Мэн»! Но я ему не верю, за пятак они тебе любую небылицу сочинят. А теперь выслушай меня. В детстве Сэм Брэди, мой родной двоюродный брат, был и моим единственным кумиром. Он торговал контрабандным спиртом, что доставляли с гор, а как-то раз они с его братцем затеяли во дворе потрясающий кулачный бой и дрались два часа, от чего женщины пришли в ужас и визжали как оглашенные. Мы с ним спали на одной кровати. Он один из всей семьи обо мне заботился. И вот вечером я снова его увижу, впервые за семь лет, он только что вернулся из Миссури.

– Ну и что ты задумал?

– Да ничего, старина, я только хочу узнать, что с моей семьей, не забывай, у меня есть семья, – а самое главное, Сал, я хочу, чтобы он напомнил мне кое-что из того, о чем я позабыл еще в детстве. Хочу вспомнить, очень хочу.

Никогда еще я не видел Дина таким радостным и возбужденным. Пока мы в баре дожидались его двоюродного брата, он успел посудачить чуть ли не со всеми представителями молодого поколения хипстеров и жуликов из центра и разнюхать все о новых шайках и последних событиях. Потом он навел справки о Мерилу, которая незадолго до этого была в Денвере.

– Когда я был помоложе, Сал, и бегал сюда, чтобы стянуть в газетном киоске мелочь на нищенскую порцию тушенки, у того косматого громилы, что стоит вон там, на улице, на уме были одни убийства, он только и делал, что встревал в одну страшную драку за другой, я даже помню его шрамы, и вот с тех пор он стоит на углу – годами стоит, го-да-ми, – и годы эти его в конце концов утихомирили и жестоко покарали, ныне он со всеми добренький, услужливый и терпеливый, он стал просто непременной принадлежностью этого угла, видишь, как бывает?

Пришел Сэм – жилистый кудрявый парень тридцати пяти лет, с натруженными руками. Дин испытывал перед ним благоговейный трепет.

– Нет, – сказал Сэм Брэди, – я больше не пью.

– Видишь? Видишь? – прошептал мне на ухо Дин, – Он больше не пьет, а ведь был когда-то самым последним пропойцей в городе. Теперь он вдруг ударился в религию – так он мне сказал по телефону, полюбуйся-ка на него, смотри, как меняется человек… ну и чудным же стал мой кумир!

Сэм Брэди относился к своему младшему кузену с явным недоверием. Он предложил нам проехаться по городу в его стареньком дребезжащем автомобильчике, где немедленно, без обиняков выразил свое отношение к Дину:

– Послушай-ка, Дин, я больше не верю ни одному твоему слову. Сегодня я приехал к тебе, потому что хочу, чтобы ты ради нашей семьи подписал одну бумагу. О твоем отце в нашем доме больше не говорят, мы не желаем иметь с ним ничего общего, да и с тобой, как ни жаль, тоже.

Я посмотрел на Дина. Он мрачно потупил взор.

– Да, да, – произнес он. Кузен еще немного повозил нас по городу и даже угостил шипучкой с мороженым. Несмотря ни на что, Дин забросал его бесчисленными вопросами о прошлом, тот удовлетворял его любопытство, и в какой-то момент Дин вновь едва не начал потеть от возбуждения. Ах, где же был в тот вечер его оборванец-отец? Кузен высадил нас неподалеку от унылых ярмарочных огней бульвара Аламеда, на углу Федерал-авеню. Условившись с Дином, что тот на следующий день подпишет бумагу, он уехал. Как мне жаль, сказал я Дину, что уже никто на свете в него не верит.

– Помни, что я верю в тебя. Мне ужасно совестно за то, что я вчера тебя так по-дурацки обидел.

– Ладно, старина, мир, – сказал Дин. Мы прошлись по ярмарке. Там были карусели, чертовы колеса, воздушная кукуруза, рулетка, опилки и сотни бродящих повсюду денверских юнцов в джинсах. Пыль поднималась к звездам под самую печальную музыку на земле. На Дине были полинявшие тесные джинсы и футболка, он вдруг опять стал похож на настоящего денверца. В тени, в глубине шатров, толпились юные усатые мотоциклисты в шлемах и вышитых бисером куртках, с ними были хорошенькие девочки в джинсах и розовых блузках. Было там и множество мексиканок, а среди них – одна изумительная маленькая девица не больше трех футов ростом, настоящая лилипутка, с самым красивым и нежным личиком на свете. Она повернулась к своей спутнице и сказала:

– Пора звонить Гомесу и сматываться.

Завидев ее, Дин остановился как вкопанный. Он был пронзен гигантской стрелой, выпущенной из ночной тьмы.

– Старина, я люблю ее, ох, я ее люблю…

Нам пришлось долго за ней ходить. Наконец она перешла шоссе, чтобы позвонить из будки мотеля, а Дин сделал вид, что листает телефонную книгу, и едва не вывернул шею, не в силах отвести взгляда от девушки. Я попытался заговорить с подружками прелестной куколки, но те даже не взглянули в нашу сторону. Приехал на дребезжащем грузовичке Гомес и забрал девушек. Дин остался стоять посреди дороги, стиснув рукою грудь.

– Ах, старина, я чуть не умер…

– Какого же черта ты с ней не заговорил?

– Не могу, не мог…

Мы решили купить пива и пойти к нашей переселенке Фрэнки слушать музыку. Набив баночным пивом сумку, мы добрались туда на попутках. Малышка Джэнет, тринадцатилетняя дочь Фрэнки, была самой хорошенькой девочкой на свете и вскорости обещала превратиться в бесподобную женщину. Особенно хороши были ее длинные, тонкие, нежные пальцы, с помощью которых она разговаривала, как в Нильском танце Клеопатры.