11 декабря ни свет ни заря из нового командного пункта в Таунусе приехала целая делегация военных. Гитлер распорядился принять командиров соединений Западного фронта. Из соображений безопасности их разделили на две группы и отобрали у них оружие и портфели. После этого озадаченных генералов еще полчаса возили по холодному лесу, чтобы они потеряли ориентацию. Наконец колонна остановилась возле бункера. Пройдя сквозь цепь эсэсовцев в черной форме, они вошли внутрь, где их ожидал «сидевший на стуле сутулый человек с бледным, одутловатым лицом и трясущимися пальцами, старавшийся по мере возможности скрывать сильную дрожь левой руки» – так его описывал впоследствии генерал фон Мантейфель[471]. Гитлер, превратившийся в настоящую развалину, но тем не менее все равно внушавший благоговейный страх, предварительно подкрепился двумя порциями супа из рисового отвара и держался так, словно полностью контролировал ситуацию. Он изложил своим подобострастным генералам план наступления, оговорившись, что это весьма рискованное предприятие, поскольку «между ними и противником имеется определенное неравенство в силах и состоянии войск»[472]. Морелль в своем описании этого совещания явно приукрасил действительность: «Фюрер несколько часов беседовал с 40–50 генералами. Он выглядел очень бодрым и воодушевленным, был оживлен и порывист. Ни малейших признаков недомогания»[473].

Это второе наступление в Арденнах происходило совершенно иначе, нежели первое – весной 1940 года. На сей раз немцам оставалось надеяться лишь на всевозможные обманные маневры и плохую погоду, которая затруднила (или сделала бы вообще невозможной) вылеты бомбардировочной авиации Союзников. Оберштурмбаннфюрер СС Скорцени во главе тысячи солдат, переодетых в американскую форму и имевших в своем боекомплекте DIX, действовал в тылу противника, создавая хаос, распространяя панические слухи, пытаясь убить командующего американскими войсками генерала Эйзенхауэра. На короткий период времени ему действительно удалось нарушить взаимодействие между американскими частями.

Тем не менее очень скоро вся тщетность усилий немцев стала очевидной. Вермахт и войска СС понесли тяжелые потери и были отброшены назад. 19 декабря 1944 года Гитлер, съев суп из шпината, заказал «печень и первитин – по причине высоких рабочих нагрузок»[474]. Так что теперь он принимал и метамфетамин – в форме таблеток или инъекций, это Морелль не уточнил. Первый вариант представляется более вероятным, поскольку он называет первитин сразу вслед за препаратом из печени, который всегда употреблялся в форме инъекций. О том, что «Пациент А» регулярно принимал стимулятор в форме таблеток – и тайком добавлял к нему нобель-витамультин, – утверждал после войны Эрнст Гюнтер Шенк, бывший консультант Гиммлера по вопросам питания. Он поручил сотрудникам Института военной фармакологии при Военно-медицинской академии исследовать одну из плиток в золотистой упаковке, и оказалось, что она содержала первитин и кофеин.

Новый, 1945 год фюрер опять же встречал в наркотическом дурмане. Сначала он принял инъекцию глюкозы с богатым гормонами препаратом из печени, затем – в качестве новогоднего подарка – инъекцию юкодала внутривенно. О дозе Морелль умолчал, зато отметил эффект: «Фюрер сразу успокоился. Дрожь в левой руке стала едва заметной»[475].

Как и прежде, вопреки реальному положению дел, состояние здоровья диктатора превозносилось до небес. В номере еженедельника «Дас Райх», вышедшем в последний день 1944 года, Геббельс писал: «Человеку, который задался целью освободить свой народ и к тому же преобразить лицо континента, чужды повседневные радости и буржуазный комфорт – более того, они для него просто не существуют […]. Находясь рядом с ним, физически ощущаешь, какую энергию он излучает, насколько он силен». Откровенно плохому внешнему виду главы государства имперский министр пропаганды нашел следующее объяснение: «Опущенной он держит голову потому, что ему приходится много работать с картами […]. Он сама непритязательность. Если бы обеденный стол у наших граждан был накрыт так же, как у фюрера, нам не пришлось бы беспокоиться по поводу здорового питания немцев»[476].

Крахом завершилась последняя крупная операция люфтваффе, предпринятая в первой половине дня 1 января 1945 года. Почти тысяча самолетов поднялась с аэродромов в свой последний полет. Несмотря на строжайшую секретность, противовоздушная оборона Союзников сработала эффективно, и несколько десятков пилотов люфтваффе, в последний раз одурманенных первитином, рухнули с небес на землю. Тех, кому удалось оторваться от противника, в скором времени постигла настоящая катастрофа. Возвращаясь, они попали под шквальный огонь своей же зенитной артиллерии, поскольку зенитчики, в силу секретности акции, ничего о ней не знали. Гибель люфтваффе в собственном небе, затянутом облаками, была столь же ужасна, сколь и бесславна. После этого уже упоминаний ни об одной заслуживающей внимания воздушной операции не было.

2 января 1945 года, в первый рабочий день последнего года нацистского режима, Гитлер чувствовал себя «хорошо, если не считать некоторого напряжения из-за продолжавшегося наступления. Он спросил, нельзя ли унять дрожь в левой руке, но для этого понадобилось бы успокоительное, а оно препятствовало бы интенсивному мыслительному процессу и поэтому было исключено»[477].

Эта запись подтверждает последовавшую за этим паузу, поскольку с этого момента инъекций юкодала больше не было. Может быть, Морелль осознал, как сильно отрывает это успокоительное Гитлера от реальности? Или же он решил ограничить прием наркотических средств из других соображений, а именно потому, что у него появилась проблема – дефицит этих самых средств? Англичане неустанно бомбили города, где располагались основные фармацевтические предприятия, и это, разумеется, негативным образом сказывалось на объемах выпускаемой ими продукции. За две недели до рождества фабрика «Мерк» в Дармштадте, производившая юкодал и кокаин, сильно пострадала во время авианалета. Семьдесят процентов ее производственных мощностей лежали в руинах. Один из сотрудников фабрики сообщал: «В то время бόльшая часть рабочего персонала – 2292 немца и около 700 иностранцев – была занята разборкой завалов […]. Производительность труда резко снизилась, поскольку почти две трети рабочего времени фабрика не функционировала из-за объявленной воздушной тревоги»[478]. Может быть, запасы у Морелля подошли к концу, а новых поставок не было?