– О! Эмили. Доктор Морган. А я решила зайти спросить насчет отца Леона. Он поправляется? У вас есть новости?

– Пока нет, – ответила Эмили. – Леон обещал позвонить вечером.

– Что ж, я понимаю, как вам неспокойно.

Морган озлобленно прислонился к перилам, ожидая, когда это закончится.

– Но знаете, для современной медицины такие вещи пустяк, – сказала миссис Эппл. – Сердечный приступ – это так просто. Все заменимо, они поставят ему тефлоновую трубку, или батарейку, или не знаю что, и он еще долго протянет. Скажите Леону, что его отец проживет многие годы. Ведь так, доктор Морган?

– Так, – согласился, глядя в потолок, Морган.

Если чуть сдвинуть ладонь по перилам, он сможет притронуться сзади к юбке – прохладной скользкой ткани с намеком на тепло под ней. Пальцы Моргана остановились там, почти не касаясь ее. Миссис Эппл ничего не заметила.

– Если он не вернется к завтрашнему вечеру, – говорила она Эмили, – приходите с Гиной поужинать. Ничего особенного, вы же знаете, я теперь вегетарианка…

Когда она в конце концов отпустила их, Морган грубо протопал по лестнице и вышел на улицу, даже не попрощавшись.

– Не выношу эту женщину, – сказал он.

– Я думала, она тебе по душе.

– Она повторяется.

Шли они быстро, пересекли улицу, направляясь к стоявшему в конце квартала пикапу Моргана. Людей вокруг было немного – компания подростков, обступившая фонарный столб, несколько женщин на крылечках. Дойдя до пикапа, Морган взялся за дверную ручку и сказал:

– Давай поедем куда-нибудь.

– Не могу.

– Недалеко. Просто чтобы побыть наедине.

– Гина начнет догадки строить.

Он привалился к дверце.

– Не знаю, что мне делать, – сказала Эмили.

– Делать? – Он повернулся к ней.

Эмили стояла сложив на груди руки и неотрывно глядя в какую-то точку на другой стороне улицы.

– Я думаю уйти. Сбежать.

Должно быть, снова Леон. Морган полагал, что все это перестало заботить ее, чем бы оно ни было… Последнего он понять до конца так и не смог, хоть и старался. Казалось, он упускает из виду какой-то ключевой момент. Говорят ли они об одной и той же семье? «Скажи мне точно, Эмили, что тебя гнетет?» – иногда хотелось спросить ему, однако он не спрашивал. Морган стоял, прислонившись к дверце пикапа, и внимательно слушал. Его панамская шляпа была немного спущена на глаза.

– Я даже вещи уложила, – продолжала Эмили, – ну, наполовину. Да они и так были уложены не один год. А сегодня утром проснулась и подумала: «Так почему же не уйти? Разве так будет не проще?» Одежда моя легко складывается, не мнется. И помещается вся в одном ящике комода, запросто войдет в чемодан, который стоит в стенном шкафу. Косметический набор, который я купила почти сразу после замужества, и он у меня еще цел. Я готова! Похоже, я всегда знала, что мне придется уйти. И устроила все так, что могу в любую минуту схватить чемодан и исчезнуть.

Моргану стало интересно.

– Да, да, – покивал он сам себе. – Я понимаю, о чем ты.

Эмили говорила без умолку, как в бреду:

– Знаешь, что я воображаю, когда бегаю? Что тренируюсь на случай какой-то крайности – вынужденного побега, всеобщей катастрофы. Приятно знать, что я способна пробежать несколько миль. А иногда я вдруг просыпаюсь среди ночи, перепуганная до смерти, сердце так и скачет. И говорю себе: «Ладно, Эмили, ты справишься. Ты очень хорошо умеешь бороться за жизнь. Можешь, если придется, одним духом пробежать пять миль, уложить чемодан ровно за тридцать секунд…»

– Что тебе необходимо, так это рюкзак, – объявил Морган. – Армейский рюкзак, чтобы руки были свободны.

Эмили сказала:

– У меня семнадцать дней задержки.

– Семнадцать дней! – повторил Морган.

Сначала он решил, что она говорит о каком-то новом рекорде по части бега трусцой. Но и поняв ее, затруднился усвоить значение этих слов. Прошло уже много лет, с тех пор как его и Бонни заботили происшествия подобного рода.

– Подумать только! – сказал он, кивая быстрее прежнего, стараясь выиграть время.

– Конечно, это может быть ложной тревогой.

– Ну да, ложной тревогой.

– Ты не мог бы перестать изображать эхо?

Тут-то до него дошло. Он выпрямился, рванул на себя дверцу пикапа, распахнул ее, залив светом лицо Эмили. Она выглядела сонной, морщилась – ее глаза успели привыкнуть к темноте. Но взгляд Моргана встретила твердо.

– Эмили, – спросил он, – что ты мне хочешь сказать?

– А как по-твоему, что?

Лицо у нее, отметил он, измученное, словно бы страхом. И вдруг увидел все ее глазами: семнадцать дней ожидания – и никому ни слова. Он захлопнул дверцу, одной рукой обнял Эмили, крепко.

– Тебе следовало открыться мне раньше, – пролепетал он.

– Мне страшно представить, что скажет Леон.

– Да, ну… – Морган кашлянул. – Э-э… он поймет? Ну то есть поймет, что тут, э-э, не его работа?

– Конечно, поймет. Считать он умеет.

Морган обдумал это – и все, что из этого следовало. И, похлопав ее по плечу, сказал:

– Ладно, Эмили, не тревожься.

– Может быть, это нервное.

– Ага, нервное. – Впрочем, сообразив, что снова стал эхом, быстро поправился: – Тут вроде порочного круга. Как бы это назвать? Самовоспроизведение. Чем больше задержка, тем, разумеется, сильнее ты нервничаешь, а от этого задержка лишь затягивается, и ты еще пуще…

– Я не против абортов, но только, понимаешь, они не для меня.

– О? – отозвался Морган. И насупился. – А для кого же тогда?

– Я хотела сказать, что не решилась бы сделать аборт, Морган.

– А, да. Ну…

– Просто не смогла бы. Не смогла.

– А, ну естественно. Конечно, – сказал он. – Нет. Естественно, нет.

И обнаружил, что все еще похлопывает ее по плечу, – машинальный жест, от которого у него онемела ладонь.

– А чего мы тут стоим, Эмили? – спросил он. – Лучше иди домой.

– Я считала себя такой осторожной. Не понимаю.

Бонни говорила то же самое – давно-давно, в более юном и солнечном мире. Через все это он уже проходил. А теперь стал дедом, и не один раз. Он повел Эмили назад, к ее дому, запинающейся стариковской походкой.

– Ну да, ну да, – говорил он, лишь бы не молчать. А что сказать, нашел только на ее крыльце. – Но к врачу-то мы обратиться можем. Сдать анализы.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу врачей, – ответила Эмили. – И ненавижу… отдаваться в чьи-то руки.