Через три недели он открыл глаза, а затем вновь покрепче зажмурился. Словно огромная настольная лампа, солнце висело над стоянкой такси аэропорта, откуда выполнялись рейсы в другие страны мира, в столице Ботсваны, выглядящей совсем не как одна из мировых столиц, — деревне под названием Габороне, как он прочел в билете на самолет. Он взял такси, чтобы ездить по министерствам, и, неделю побегав по бюрократическим коридорам, уехал оттуда со всеми необходимыми лицензиями, подписями и печатями — и с тех пор в Габороне не был. А поскольку в Габороне находился единственный в стране международный аэропорт, это означало, что за пределами Ботсваны он тоже не был.

С чего бы? Он влюбился в Тули точно так же быстро и инстинктивно, как возненавидел Габороне. Ферма представляла собой три старых, но ухоженных кирпичных здания, где четверо работников жили вместе с восемью сотнями змей, способных нанести более или менее смертельный укус. Здания располагались на плато, окруженном бизоновой травой и деревьями монгонго на низких холмах. Посетители на ферме бывали редко, за исключением слонов, сбившихся с тропы по пути к водопою, шакалов, высматривавших отбросы или сношенную обувь, или приезжавших каждую неделю джипов — они забирали змей и змеиный яд и привозили по разбитым дорогам все необходимое. На горизонте с зеленых гребней холмов засохшие деревья тянули черные ведьмины пальцы в небо, но в остальном здесь не было ничего, что напоминало бы о Лондоне.

Когда начался сухой сезон, стада антилоп импала собирались на равнинах, поближе к воде, вместе со своими извечными спутниками — павианами. Затем появились зебры и куду. Львы охотились денно и нощно — для всех охотников саванны наступил праздник, — и в недолгих сумерках обитатели фермы видели, как на западе вспыхивает и скрывается солнце, а позже слышали, как в ночи раздается низкий львиный рев; снаружи в это время у фонарей, словно снежинки в метель, роятся ночные бабочки.

Всего лишь раз Эмерсон усомнился, здесь ли его место: когда у Naja nigricollis, черношеей кобры, вылупилось потомство и он увидел, как самец проглатывает детенышей заживо, одного за другим, пока его не вытащили из клетки. Адольф рассказывал ему, что мелкие змеи — естественная составляющая рациона кобр, — но собственные детеныши? В Эмерсоне это пробудило такое отвращение, такую неприязнь к звериной природе, что некоторое время он сомневался, сможет ли жить здесь дальше. Но потом как-то вечером Адольф показал ему дохлую тигровую змею, искусанную до смерти собственными детенышами, и объяснил, что естественному ходу вещей в природе неведомы родственные узы: ешь — или тебя все равно съедят, такое повсюду. Что нет ничего ужасного или аморального в том, чтобы есть собственных детенышей или родителей, — напротив, для природы это естественный ход вещей, в этом вся Африка: выжить, выжить любой ценой. И постепенно Эмерсон Абботт осознал это, принял и со временем даже стал восхищаться данной составляющей безжалостного порядка, последовательной логикой, удерживающей природу в равновесии и дающей животным и людям право на существование. К нему постепенно вернулось то, чего ему так долго не хватало: страх смерти. Или, вернее говоря, он боялся не жить.

А потом наступил сезон дождей. Первый дождь он никогда не забудет. Он заснул до того, как ночью полило с неба, и когда на следующее утро выглянул в окно и посмотрел на равнину, казалось, сумасшедший художник разбушевался, бросая краски на серо-желтый холст. За день или два равнина превратилась в буйный луг: резкие запахи, психоделическое буйство красок — и насекомые, низко проносившиеся над ковром лепестков и коричневой, раздавшейся вширь рекой.

И он подумал: а что ему делать в другом месте?

Через шесть месяцев после приезда он отправил письмо Кену. Затем, прождав ответа шесть месяцев, еще одно. На следующий год он завершил монолог: поздравил с Рождеством и — поскольку окольными путями разузнал, что в Лондоне Кен не нашел себе осмысленного занятия, — предложил постоянную работу на ферме.

На ответ он не рассчитывал — да и не получил. Ответ последовал только три года спустя.

Кокаин Кену нравился почти всем. Ему нравилось, как он на него действовал, окружающим нравилось, как он на него действовал, ему не было плохо после, он не замечал ни единого признака зависимости. Единственное, что ему не нравилось, — цена.

Поэтому — после того, как две отвратительные недели, проведенные на арене для собачьих бегов, вызвали маленький финансовый кризис, — он перешел на вариант для бедняка: амфетамин. Но потом Кен познакомился с Хильдой Бронкенхорст — страшной и вдобавок удивительной тупице, помешанной на своем здоровье. Он некоторое время спал с ней, так как надеялся, что она одолжит ему немного денег своего отца. Всякий раз, видя, как она раздвигает ноги и требует, чтобы ее обслужили, он думал, что деньги в таком случае будут честно заработанными. Как бы то ни было, именно она рассказала Кену, что амфетамин — синтетическое вещество. Что синтетические вещества организм никогда не переработает полностью. Что, как только ты принял амфетамин, внутри всегда что-то останется. Поскольку эти два слова — «никогда» и «всегда» — вгоняли Кена в панику, он тут же сказал себе «стоп». Он поклялся, что с этого момента будет принимать лишь полезные для здоровья органические вещества, такие как кокаин, и понял, что ему нужны деньги. Побыстрее.

Шанс представился, когда он пришел в офис в Сити к бывшему коллеге — восстановить дружеские отношения, чтобы при следующей встрече появилась возможность занять денег. Ради смеха бывший коллега показал Кену незаконное пари на финал чемпионата мира по футболу, где сыграют Франция и Бразилия[23]: пара крупных брокеров принимали ставки через собственные закодированные страницы в систему электронного брокера. Когда бывший коллега отправился за чаем, не озаботившись тем, чтобы сначала выйти из системы, мешкать Кен не стал. Закрыв глаза, он представил себе Роналдо — ляжки как у динозавра, — вбил свое имя и адрес, перескочил на окошко суммы, снова закрыл глаза, представил себе, как одетые в желтое герои Бразилии поднимают трофей, и вписал миллион фунтов стерлингов. «Enter». Дожидаясь ответа, он задержал дыхание: знал, что его имя не зарегистрировано, что сумма слишком крупная, а еще что в мире «Рейтерс» каждую секунду торговали облигациями на суммы в десять раз выше — никто и не спрашивал, кто там сидит по другую сторону. По его мнению, у него был шанс. Затем пришел ответ: «Confirmed»[24].

Если бы у Роналдо в ту же ночь не случился приступ эпилепсии, вызванный неумеренной игрой на «плейстейшене», возможно, Кену не пришлось бы беспокоиться ни о покупке кокаина в будущем, ни — судя по тому, как развивались события, — непосредственно о собственном здоровье. Через два дня рано утром — для Кена до одиннадцати часов — в дверь позвонили. Стоявший за ней человек в черном костюме, в темных очках и с бейсбольной битой объяснил Кену, какие неприятные последствия его ждут, если за четырнадцать дней он не подготовит к оплате миллион фунтов.