С Луначарским я лично знаком не был, хотя неоднократно видел его выступления. Анатолий Васильевич был замечательным оратором, на которых вообще была богата эта эпоха. Но оратором совсем другого плана, нежели Троцкий. Давыдыч давил, в основном на эмоции, стремился «завести» толпу. Луначарский умел очень просто объяснять сложные вещи — так что его понимал каждый рабочий.

Кроме того, Луначарский ещё до начала Мировой войны увлекался «богостроительством». Это была тема по превращению большевистской идеологии в некое подобие религии. Что в моей истории в итоге большевики и сделали. За эти свои действия Анатолия Васильевича бурно критиковал Ленин. То ли Ильич не понял, что в стране, где большинство населения воспитаны в религиозных традициях, такой подход очень эффективен. То ли решил: есть вещи, о которых вслух говорить не стоит. Так что Луначарский был человеком интересным.

Анатолий Васильевич как внешне, так и по манерам, выглядел типичным интеллигентом.

— Здравствуйте, Сергей Алексеевич! Очень рад с вами познакомиться. Что вас ко мне привело?

Я изложил свои проблемы. Потом добавил.

— Анатолий Васильевич, ситуация-то не очень нормальная. Я понимаю Горького, он как наседка цыплят, хочет прикрыть деятелей культуры от сурового революционного времени. Но ведь надо понимать, что пока мы ждем, что они дозреют до признания Советской власти, там работают иные силы. Которые будут втягивать их в контрреволюционные заговоры. А ведь эти люди, в силу своей психологии, не всегда понимают, куда лезут.

Я помнил историю Гумилева, о котором я читал в моем времени следственные документы. Поэт ввязался в совершенно идиотский и бесперспективный заговор исключительно из легкомыслия. Оно нам нужно? Ну, вот для своей девушки я могу что-то сделать, чтобы Гумилев так вот по дурацки не погиб?

— Разумеется, речь не идет, чтобы на них давить. Но подтолкнуть-то можно. Вы лучше меня знаете эту публику.

Луначарский пообещал поговорить с мастерами пера. А заодно упомянул про Пролеткульт.

Я об этой организации слышал. Но полагал, что она занималась организацией разных кружков и студий с целью приобщить пролетариат к культуре.

Оказалось — да, именно этим она и занимается, но дело было куда серьезнее.

За Пролеткультом стоял философ А. Богданов. Он озаботился такой проблемой. Ведь с точки зрения марксизма все люди имеют «классовую» психологию. Значит, и культура бывает дворянской или буржуазной. А значит, теперь должна быть пролетарская культура. Вот Богданов и решил её выращивать.

А ведь это интересное дело. Я закончил журфак и очень скептически относился к такой форме подготовки журналистов. А вот Пролеткульт — это как раз возможный кадровый резерв.

Через день ко мне явились Есенин и Мариенгоф, которых я озаботился пригласить. В моё время их наверняка считали бы «голубыми». В самом деле — появлялись они чуть ли не всегда вместе, жили в одной квартире и вообще, как говорят нынешние блатные, «на сламу». То есть, общим бюджетом.

Парни были очень разные. Есенин — среднего роста, плечистый, со своими знаменитыми пшеничными волосами. На этот раз он был трезв — и улыбался явно хорошо отрепетированной простодушной улыбкой. Весь вид его просто кричал: вот он я, простой парень из народа.

Анатолий Мариенгоф был брюнетом, по нынешнему времени высоким, немногим ниже Маяковского. Правда, худощавый, с не слишком красивым, но породистым дворянским лицом. На его голове красовался аккуратный пробор.

В ребятах ощущалось некоторое напряжение. Имажинисты постоянно устраивали разные акции, вполне попадающие под определение «хулиганство». Возможно, они и сейчас что-нибудь ещё учинили. Печатались они, в основном, в левоэеровской «Революционной России» которая продолжала выходить. Большевики, пусть и с большими оговорками, продолжали дружить с левыми эсерами. Пока.

Конечно, я не имел в данный момент отношения к карательным органам. Но тогда мало кто разбирался — какой большевистский начальник на что имеет право. А про меня вообще ничего не понимали. Комиссар с жутковатой репутацией вдруг занимается печатью…

Есенин меня узнал. Наши со Светланой фотографии, пусть и ужасного качества, печатались в газетах. В кафе «Домино» наверняка обсуждали, в какие люди вылез их знакомый… Забавно, что кафе продолжало функционировать. Несмотря на военный коммунизм, мелкое заведение можно было сохранить, объявив его кооперативом. Их большевики не трогали.

Есенин заговорил первым.

— Здравствуйте, товарищ комиссар! Мы читали о ваших подвигах. Теперь будем в старости вспоминать, что были знакомы с героями Революции. Последнее слово он умудрился произнести именно с большой буквы.

Я выдал алаверды.

— Скорее, это уж я буду писать мемуары, что общался со знаменитыми поэтами.

Так что разговор пошел в хорошей обстановке. Двое поэтов долго уверяли меня в своей искренней любви к Советской власти. Потом стали гнать на футуристов. Дескать, подлинно революционные поэты — это имажинисты. Так что пока маститые жевали сопли, наглая молодежь перла буром.

Правда, в отличие от современных мне поэтов, которым даже до Мариенгофа как до луны, денег они не просили. Они хотели, так сказать покровительства. А это сколько угодно.

— Товарищи, а вам не кажется, что настало время заканчивать с мелким хулиганством? Не солидно как-то. Да и что вам эта «Революционная Россия»? Сотрудничать с нами куда интереснее.

— Да мы с радостью, только ваши товарищи относятся к нам как-то подозрительно, — заявил Есенин. Меня анархистом обзывают.

— И что? Я тоже был анархистом.

Вот и договорились.

На следующий день я решал один очень интересный вопрос. В моё время любили стенать о том, как большевики боролись с церковью. Хотя, как я успел убедиться во время своих поездок, храмы громили совсем не большевики, а кто угодно, включая прихожан. Да и не было в народе особой любви к попам. Знаете, сколько я слышал историй о том, как попы, к примеру, отказывали покойным в отпевании потому, что у родственников не было денег на требы. Хотя оголтелое богоборчество, имевшее место в моей истории, казалось мне неправильным. С другой стороны, патриарх Тихон начал первым. А влез — так получи…

Но ведь ничего этого пока что не наблюдалось. Не до этого было.

Я решил разъяснить обстановку. Для этого я обратился к своей подруге, которая имела определенные актерские способности — и предложил ей пройтись по церквям в соответствующем виде. А сам стал наводить справки.

Результаты оказались интересные.

Светлана докладывала.

— Я обошла полтора десятка церквей, поговорила там. И все они бедствуют.

— Почему?

— Потому что прихожан мало! А что тут удивляться? Знаешь, такую историю? До Февраля посещение служб в армии было обязательным. После революции обязаловку отменили. Количество солдат, посещающих церковь, уменьшилось в десять раз! И это в армии[90].

Мои