«закон о подозрительных», по которому можно было отправить на гильотину человека только потому, что у него недостаточно революционная физиономия. Про усмирение Вандеи я вообще не говорю. Продразверстка? Так это прямое заимствование французского опыта. Более того. Как мы помним, французы публично казнили короля и королеву, заморили наследника в Тампле. Мы же в смерти Николая не виноваты, виноваты контрреволюционеры-авантюристы. А мы императрицу с семьей передали нашим противникам. Так кто говорит о жестокости? Не говоря уже о том, что люди, ввязавшие мир в чудовищную бойню, вообще не имеют морального права кого-то судить.

В апреле забастовал флагман французского рабочего движения — завод Ситроена. И там, кроме чисто экономических требований, имелось и требование скорейшего прекращения войны. Это вызвало большой переполох — именно потому, что «Ситроен» был ориентиром для остальных рабочих. Разумеется, профсоюзников обвинили, что им подогнали денег немцы. Может и подогнали, большевики ситроеновцам точно не платили. Но кого это волновало.

Немного ранее случилось ещё одно неприятное для французов событие. 27 марта умер премьер-министр Жорж Клемансо. Отчего умер? Да от простуды. Дедушке было 78 лет, в этом возрасте можно склеить ласты от чего угодно. В моей истории он прожил дольше[98], но мало ли…

Новым премьером стал Александр Мильеран. Замена вышла явно неравноценной[99].

Клемансо носил прозвище «Тигр». Во многом он походил на Сталина. Не нынешнего, а того, которым Виссарионович, будем надеяться, станет.

А Мильеран напоминал шакала. Начинал он как социалист, потом несколько поправел… Но, вообще-то, являлся типичным демократическим политиком. То есть, беспринципным соглашателем, которому менее всего на свете хочется всерьез решать какие-нибудь проблемы.

Он и пробил светлую идею начать наступление на фронте. Цель была явно политической — с помощью победы сбить социальное движение. Именно поэтому военных буквально заставили наступать возле Компьеня. То есть там, где немцы ближе всего стояли к Парижу. Понятно, что французов там ждали.

С немцами вообще вышло интересно. Я всё не понимал — откуда у них вообще берутся силы. Во всех книгах про Первую мировую войну, которые я читал, говорилось, что они полностью выдохлись к октябрю 1918 года. А тут кончалась весна 1919 — и они держались. Наличие частей с Восточного фронта и ограбленная Италия ничего не объясняли. Сначала я думал — в книгах, как всегда, подгоняли факты под результат. Но потом сообразил: имелось и кое-что ещё. Протяженность фронта, которое занимали австрийские части, съежилась до очень маленькой. А к этому моменту Вена стала вассалом Берлина — так что фактически их войсками распоряжались гансы. Немцы понимали не слишком высокую боевую ценность союзничков. Но ведь требовались и тыловые части… Так, немцы вывели своих солдат из Польши, их место заняли австрийцы. Все итальянские трофеи также ушли немцам. А там много чего имелось.

8 июня французы начали наступление. Бои были страшные. За две недели французы смогли продвинуться на двадцать пять километров, правда, понеся при этом огромные потери. Мало того, фронт, казалось, был уже прорван. В Париже радостно потирали руки. И тут брошенные на подкрепление части отказались наступать. На передовой решили — раз так, то нам тоже не больше всех надо. Начались и события, повторяющие май 1917 года. То есть — массовое дезертирство.

Мильеран запретил военному руководству применять крутые меры для подавления беспорядков. Он действовал в лучших традициях Керенского — ринулся на фронт уговаривать солдат. В конце концов, дело как-то там рассосалось. Но о наступлении можно было забыть.

Однако хуже было другое — солдатиков стали откровенно побаиваться. Черт его знает, что им придет в голову. Более всего очканул Мильеран, который стал кричать об угрозе революции. Хотя на самом-то деле до неё Франции было семь вёрст и все лесом. Это вызвало очень интересный эффект — солдаты и рабочие поверили, что так дело и обстоит. Начались митинги и забастовки. Всё шло достаточно мирно. Но французское руководство мало того, что запугало себя до галлюцинаций, так ещё и англичан тоже. У тех в парламенте ведь тоже было полно лейбористов. Американские солдаты вели себя тихо — но было понятно, что при подавлении возможных беспорядков не них не слишком стоит рассчитывать. Они тоже хотели домой. Так что французы стали склоняться к мысли — войну надо заканчивать. Англию и САСШ такой расклад, в общем-то устраивал.

А вот у немцев, как ни странно боевой дух был высоким. Возможно, дело всё в тех же сорока километрах до Парижа. Солдатам ведь не говорили, что преодолеть эти километры не удастся ни при каком раскладе. (Да и сам Париж был очень хорошо укреплен.) Наоборот — им внушали: ещё немного, ещё чуть-чуть… Однако у них начались беспорядки в тылу, где население откровенно голодало. Собственно, победить Германия давно уже не рассчитывала. Они держались для того, чтобы заключить как можно менее похабный мир. Им повезло, что в Париже у кормила власти оказался трусливый мудак.

28 июня было подписано перемирие с Германией, 30 — с Австро-Венгрией.

Дело, правда, чуть не сорвалось. Немцы заявили, что отведут свои войска на территорию границы, а «вопрос об Эльзасе и Лотарингии должен быть решен посредством переговоров».

Но снова начать воевать не получилось. Тут уж пошли на фронте такие волнения, что в Париже решили — вот тут-то революция и начнется. Конечно, французам много лет компостировали мозги о «национальном унижении». Но после почти пяти лет в окопах солдаты это воспринимали несколько иначе. Резолюции митингов были в том духе: дескать, сказано вам про переговоры? Вот и договаривайтесь!

Англия, правда, не сняла из-за этого морскую блокаду.

А вот Австро-Венгрия рухнула на фиг. Как и следовало ожидать. Там начался полный дурдом. Отличий от моей истории было два. Румынию раздолбили ещё в 1917 году. Так что она не путалась под ногами. И страны Антанты совсем не чувствовали себя хозяевами положения. Так что на развалинах Австро-Венгерской империи начались развеселые разборки.

Каждый выбирает по себе

Под потолком салон-вагона клубился табачный дым. В нём сидели двое — Махно и я. На столе стоял чайник, стаканы и бутыль со спиртом.

Нестор вперся в меня своим знаменитым взглядом.

— Ты считаешь — по иному не выйдет?

— Нет, батька. Тачанка — хорошая вещь. Но не против бронепоезда. А большевики — это тяжелый бронепоезд. Он раздавит всех, кто встанет на его пути. Мировая война закончилась. Теперь против нас пойдет вся Европа. Буржуи не простят нам, что мы отказались платить царские долги. Да и просто