Андре не вернул ему деньги. Он сам съел весь экстази, а если что и продал, оставил всю выручку себе. Он вернулся в сквот на следующее утро и потом целый день дрых; Вадик пытался его растолкать, чтобы потребовать выплату долга, но Андре был недоступен. Плакали кровные денежки, последние сто баксов из тех, что были заработаны тяжким трудом в супермаркете Grand Union. В тот вечер, пока группа Error Of Division выступала в A2Z и замухрышка Дэниел объяснял, почему сегодня им, увы, не смогут заплатить гонорар за концерт, прохиндей Андре слинял со своими пожитками. Вадик предполагал, что так будет, и потому еще утром, пока Андре беспробудно спал, взял в залог парочку модных шмоток из его чемодана. Широченные рейверские джинсы и неоновая ветровка. На сто баксов не потянет, но хоть что-то. Заметил ли Андре пропажу вещей? У него этих шмоток был целый чемодан. Но Вадик все же надеется, что заметил.

Через несколько лет Вадик встретил Андре на рейве в Филадельфии. Обнялись как старые друзья, как ни в чем не бывало. За подотчетный период Вадик тоже научился лихо выплясывать рейверский ликвид. «Помнишь, ты меня учил, а у меня ни фига не получалось? Ну, теперь гляди, как я умею…» Андре оценил показательное выступление, покачал головой: «И правда научился… Молодец. Вот уж никогда бы не подумал».

Вспоминается толчея у входа в A2Z перед началом концерта. Одни раздают флаеры, другие наседают на вышибалу, кричат, что они их вписали. «Кто тебя вписал? Дэрил? Какой еще Дэрил?» В очереди возмущаются, а внутри клуба легендарная группа Snapcase из Баффало уже начала свое выступление с любимой песни «Drain me», солист Дэрил Таберски, с выбеленными волосами, в безразмерных джинсах и толстовке из Армии спасения, скачет по сцене. «Now drain my soul / Erase the image / Retain, regain the last / Internal damage…»[174] Хочется туда, прорваться сквозь эту толпу на входе – в другую, еще более потную толпу, а через нее – к сцене, в данс-пит, пойти вразнос. Каждая песня – боксерский удар в челюсть, наповал, и паузы между песнями – не больше двух-трех секунд, все на одном дыхании, ничего необязательного, никаких провисаний, блицкриг. Под такую музыку можно идти на баррикады.

А после концерта – полночный завтрак в дайнере Denny’s, их фирменный завтрак «гранд слэм» из двух блинов, двух яиц, двух сосисок и двух полосок бекона. Ребята из Snapcase, как положено веганам, заказывают фруктовое ассорти. Они сидят за соседним столом. Колч же, одним духом поглощая все эти блины и сосиски, признается, что он тоже веган, но непрактикующий.

– А вообще я думал, вы рок-звезды, – продолжает он, обращаясь к Дэрилу. – Я думал, вы перед концертами в гримерке часами краситесь и прическу поправляете, пока вам роуди инструменты настраивают.

– Не, мы не рок-звезды, – отзывается Дэрил с вялой брезгливостью рок-звезды, к которой пристает пьяный фанат.

– Чё ты себя ведешь как придурок? – отчитывает Колча Хьюз. – Это же Snapcase, они офигенные!

– Да я же шучу, – защищается Колч. – Уже и пошутить, что ли, нельзя?

– А я на мониторах кофту оставил, и ее во время концерта кто-то спиздил, – угрюмо сообщает Клаудио. Он не любит веганов, не любит стрэйт-эдж. Snapcase – это не его группа. Он любит битдаун-хардкор, мордоворотов вроде Madball. Его философия – это афоризмы житейской мудрости от Винни Стигмы[175].

Вадик тоже любит Madball, хотя Snapcase ему и ближе. Но с Madball, особенно с их альбомом «Set It Off», ассоциируется еще одно воспоминание: как выпал снег, много снега, и Колч в своей лыжной шапке, с плеером в ушах, махал лопатой, чтобы расчистить выезд для машины, и одновременно пританцовывал. И как Вадик в какой-то момент к нему присоединился. Колч протянул ему один из наушников, и они стали, пританцовывая, махать лопатами вместе – так споро и слаженно, как будто все это поставил какой-нибудь хореограф. Эдакий хардкор-данс снегоуборщиков посреди бесконечной американской (или русской?) зимы, на фоне раннего декабрьского заката. И под настом снега была почва, пахнувшая гудроном, и из носа текло, и пылали щеки, а в наушниках – тот самый альбом «Set It Off», и вот оно, счастье.

Все повторяется, даже динамика отношений внутри группы. С Ману у меня нет никакого контакта, как не было его когда-то и с Клаудио. Зато с Жузе – тесная дружба, как когда-то с Колчем. Конечно, более разных людей, чем Жузе и Колч, трудно найти. Но ведь и у нынешнего меня мало общего с тем, кем я был четверть века назад. Или все-таки есть сходство – между Колчем и Жузе; между тем и этим мной? Во всяком случае, в лице Жузе я нашел, кажется, то, чего мне не хватало: участливого, вдумчивого собеседника.

С балагуром Шику труднее, его словоохотливость утомляет, хотя то, что он говорит, часто бывает интересным. Кстати, если уж проводить параллели, у басиста Шику и басиста Пита Хьюза тоже есть общие черты, главная из которых – правильность. Правильность речи, правильность взглядов. Оба они – за все хорошее и против всего плохого. И оба исключительно хорошо умеют ладить с людьми; про таких людей говорят, что у них не бывает врагов. При этом темпераменты у них противоположные: Шику – экспансивный, неумеренный в возлияниях тусовщик, а Пит – сдержан и умерен во всем, как полагается стрэйтэджеру, которым он когда-то был (не знаю, как сейчас). Но главная разница между ними – в детских историях. У Пита Хьюза, сколько я помню, их не было. Неприметный пригород Матаванда, родители – ученые и бывшие хиппи, их либеральные ценности, помноженные на традиции предков с «Мэйфлауэра», шахматы и лакросс, потом – гитара, музыка. Детство как детство. Зато из детских историй Шику можно было бы составить целую книгу. Особенно запомнилась одна – про то, как мать дала ему в школу вареную маниоку. Одноклассник, которому родители давали с собой бутерброды с маслом и ветчиной, мальчик из привилегированной семьи («Вроде тебя, Бангау!»), стал издеваться над Шику с его «муссекским» завтраком. Тогда училка, сердобольная бранка из тех, что всегда болеют за обездоленных африканцев, отняла у обидчика вкусный бутерброд и отдала его Шику, а вареную маниоку выбросила в мусорку. Но Шику плакал и отказывался от бутерброда: он хотел, чтобы ему вернули мамину маниоку.

Семью Шику отличало от других то, что его родители были приверженцами одного из мессианских культов, распространившихся в конце 1950‐х. Была такая волна: появлялись харизматичные проповедники, кинотеатры превращались в молитвенные дома. Для прозелитизма здесь всегда была благодатная почва. Еще в XVII веке, когда христианство только проникло в Анголу, девушка по имени Беатрис Кимпа Вита, объявив себя реинкарнацией Антония Падуанского, основала новую религию с тысячами последователей и чуть было не свергла конголезского короля. В середине ХХ века новый всплеск христианского синкретизма совпал и слился с движением за независимость. Армия тысячи ангелов под предводительством воскресшего новомученика Симеона Кимбангу обрушилась с неба на колониальные войска в Киншасе. На подмогу им подоспели святые Церкви Черного Искупителя… В этом мутном вареве сектантской мифологии и прошло детство Шику. В остальном же он рос как и все они, кроме Жузе: «за асфальтовой линией», в муссеке, где нет никакой разницы между родственником и соседом. Красная земля (от которой и происходит само название «муссек»), на ней – столпотворение лачуг, построенных, как правило, без разрешения властей и уж точно без их содействия. Построенных, попросту говоря, из говна и палок. В трех комнатах ютится семья из десяти человек. Кинтал, огороженный железными листами, фанерой и колючей проволокой. Посреди кинтала – раскидистый куст маниоки. В тени этого куста толкут фунж, варят муамбу, отдыхают после обеда. В левом углу кинтала – отхожее место. Яма, прикрытая тростниковой циновкой. В правом углу – лохань, бельевые веревки. Отец Шику, безработный журналист, продавал радиоприемники; дядя работал в порту. Были и другие истории: про то, как в сезон дождей их дом всегда затапливало и, как только начинался ливень, мать поспешно перекладывала все вещи на стол, заранее смирившись с тем, что им некоторое время придется жить по колено в воде. Про то, как бульдозеры джентрификации неумолимо сносили один за другим все дома в муссеке. Но ни одна из этих историй не тронула меня так, как история с маниокой. «Тебе нужно рассказ написать». Но Шику не пишет рассказов – он правит чужие рассказы и сочинения. Иногда он пишет тексты песен. По стилю они напоминают скорее кудуро. Шику читает их, как читают рэп. Мне нравятся его тексты, они осмысленные.