Засидевшиеся на торжище варяги торопились покинуть земли словен. Двадцать весел разом вспенивали реку. На ладье уже поставили щеглу[204]и готовились распустить парус. Несмотря на то, что все на драккаре были заняты своим делом, суету на берегу варяги все же заметили. Еще бы: когда толпа преследует пару недотеп – это всегда потешно. Те, что убегают, прыгают и петляют, как зайцы, те, что догоняют, ведут себя как стая волков. Кто кого?

– Hej, harar![205]– закричали с драккара: – Куда бежаль? Можно помочь стрела?

Гребцы подняли весла, желая позабавиться погоней. Ладья поплыла вровень с беглецами. Течение подтаскивало ее все ближе к западному берегу. Кто-то из варягов взял лук и выпустил по бегущим пару стрел, вызвав взрыв смеха у остального манскапа.

– Halt! – вдруг выкрикнул шеппарь.

Все это время он внимательно присматривался к беглецам. Что-то в их облике показалось ему знакомым. Это нечто одновременно и причиняло боль, и вызывало ощущение какой-то несбывшейся мечты. Странное, необъяснимое чувство. Отчего-то нахлынула тошнота, которая так мучила свея почти десять дней после злополучного Ярилова дня…

От навалившейся на него бури переживаний шеппарь даже впился ногтями в борт драккара.

Он вспомнил!

Он все вспомнил!

Это были те двое венедов, что опозорили его на Волховском льду. Первым побуждением варяга было самому схватить лук и рассчитаться за позор кровью. Но в душе он все-таки был больше воином, чем торговцем. И как воин он не мог не ценить чужую мощь и сноровку. А ведь именно небывалую для пахарей силу и отменную выучку выказали эти двое парней в чернолюдской стенке. Скольких варягов, кичившихся своей боевой славой, они оставили лежать без памяти? Помнится – двадцать. Это же больше чем людей в его манскапе. А поскольку среди его гребцов удальцов и вовсе не наблюдалось, выходило, что эти двое в драке стоили всех его людей.

Вспомнил варяг то сосущее чувство зависти, охватившее его, когда сотник просил своего князя определить этих парней под его начало. Тогда шеппарю казалось, что и он готов отдать все, что ни на есть за то, чтобы его давешние обидчики стали его соратниками.

Потом эта зависть забылась…

И вот теперь большой рыжий и маленький сивый бежали куда-то спасаясь от погони, в которой участвовала добрая половина княжеской дворни. Не было похоже, что за парнями гонятся, дабы чествовать. Что бы там ни случилось, но в Ильменьском городище они теперь явно были не ко двору. А значит…

– Roth till land![206]– скомандовал шеппарь.

Беглецы как раз подбежали к очередному затону.

Смертная тоска сжала сердца Ладонинских парней, когда драккар на всех веслах устремился к берегу, как раз там, куда они подбегали. Если еще и варяги вмешаются в эту переделку, бывшим любимцам князя несдобровать.

Волькша вильнул в сторону, намереваясь обежать затон слева, но с корабля раздался призывный кличь шеппаря:

– Эй, венеден, бежал тут! Тут! Till bredsida![207]Я помогать! Fort![208]Fort!

У них не было времени на раздумья. Олькша, который уже едва дышал от заполошного бега, рванул к драккару. Волькша еще сохранил способность мыслить и потому, подбежав к ладье, он все же спросил на свейском наречии:

– Зачем ты это делаешь, шеппарь? Может быть, из-за нас ты больше никогда не вернешься на Ильмень.

– А мне и не надо, – ответил варяг.

– А нам надо, – сказал Волкан: – Нам надо непременно поговорить с князем или наша честь будет порушена вовеки.

– Ну, так оставайся и разговаривай с ним, если конечно сможешь убежать от тех, кто сейчас вот-вот нагрянут сюда, – холодно ответил шеппарь. Он уже понимал, что совершает, возможно, самую большую глупость в своей жизни, а тут еще этот сопляк пустился в рассуждения.

– Прыгай, Волькша! – кричал с ладьи Ольгерд: – Прыгай, а то будет поздно!

– Ярл, – все-таки не унимался Волкан: – Во имя своего Дрерхескапура, скажи: почему ты нам помогаешь?

– Потому что я не забыл ваши кулаки на Ярилов день, – ледяным голосом ответил свей: – И потому, что я хочу, чтобы вы впредь бились на моей стороне. Тебя устраивает такой ответ?

В следующее мгновение сын толмача уже запрыгивал на борт драккара.

– Русь! Русь форт! – скомандовал варяг, и гребцы дружно вспенили веслами темные воды Волхова. Ладья снялась с отмели и отвалила от берега как раз в тот миг, когда туда подбежали разъяренные дворяне. В драккар полетели палки, прибрежные камни и ругательства.

– Именем господина Ильменьских словен, приказываю вам вернуться и сдать нам воров, покусившихся на княжеское добро! – кричал с берега судейский думец.

– Jag förstеr inte vad du säger![209]– с издевательской вежливостью отвечал ему шеппарь.

– Ты дорого за это заплатишь! – по-норманнски кричал Ронунг, потрясая своей билой.

– Если хочешь мне заплатить, плыви за мной, безбородый сын бревна! – ответил свей.

Летом норманн и вправду мог бы прыгнуть в воду и поплыть за драккаром, дабы отомстить шеппарю за оскорбление, злее которого невозможно было представить. За то, что его назвали безбородым, он был готов разодрать обидчика на куски голыми руками. Однако ледяная вода загасила даже тот пожар, что бушевал в душе у Костолома. Все что ему оставалось это бежать вдоль берега и бросать в супостатов камни и палки. Делал он это не очень метко, зато сильно. Драккар отошел уже на полторы сотни шагов, а снаряды, пущенные рукой норманна, все шлепались и шлепались то на палубу, то рядом с судном.

Но вот река сделала плавный поворот на восток, и преследователи скрылись из вида. Гребцы вошли в лад и лихо гнали драккар вперед. Хлопнул несколько раз и наполнился попутным ветром парус. Вдоль бортов закипела вода. Чирок,[210]увязавшийся за кораблем, едва за ним поспевал.

Сколько времени уйдет у княжеской дворни на то, чтобы послать погоню? Это не имело значения. Шеппарь знал, что в Ильменьском городище больше не осталось варяжских гостей. Его корабль уходил последним. Так что если погоня и будет, то из одних кургузых венедских ладей, которым никогда не догнать драккар.

Парни сидели на корме, и кручина о мрачала их лица. Этот побег мог дорого обойтись их сродникам. Конечно, Мокошь еще могла сделать так, чтобы князь не поверил в оговоры и даже покарал зачинщиков самосуда. Но для того, чтобы это стало так, на княжеском дворе должен найтись хоть кто-то, способный рассуждать здраво. А ведь всем народам Гардарики известно, что князь Ильменьских словен живет у истоков Волхова, а его разум – недалеко от устья, и встречаются они только на ярмарках. Поговорить бы с Годиной… Но как? Появляться в Ладони теперь все равно, что баловаться с огнивом на сеннике. Беда сама придет, даже кликать не надо.