– Ты не позвонила в полицию? Иисусе, Тесс, о чем ты вообще думала?

– О том, что мы могли бы воспользоваться нашим преимуществом.

– Почему? – спросил Ворон. Он сидел, развалившись на единственном стуле в гостиной дуплекса с гитарой на коленях. – Я пробыл здесь весь день и никак не мог утечь в тот ресторан и убить какого-то мужика, с которого никогда раньше не видел.

– Уж поверь мне, алиби тебе нужно не на сегодняшний день, – сказала Тесс, вспомнив о запахе и о том, как Эй-Джей говорил про червей.

Рик мерил шагами маленькую гостиную. Тесс думала о том, что ей наконец удалось попасть в дом Ворона – тот самый дуплекс, где было найдено ружье. Интерьер в традиционном ретростиле выглядел мило – или, по крайней мере, мог так выглядеть. Со старомодными встроенными книжными шкафами и огромным газовым камином. Но здесь не чувствовалось домашнего уюта, ничего не говорило о том, что Ворон и Эмми считали его чем-то бо́льшим, чем очередной станцией на пути к своему пункту назначения.

– Если Тесс права и в «Эспехо Верде» лежит Лейлен Уикс, полиция опять захочет тебя допросить, – сообщил Рик Ворону. – Не удивлюсь, если они на этот раз найдут способ выдвинуть против тебя обвинение, только чтобы принудить тебя рассказать им обо всем, что тебе известно.

Ворон легко провел пальцами по струнам гитары, напевая что-то про себя. Он был похож на маленького мальчика, который затыкает уши руками и бормочет, чтобы не слышать того, чего не хочет слышать.

Тесс наклонилась к нему:

– Тебе же что-то известно, да, Ворон?

– Мне известно, что Эмми не объявится, пока не будет к этому готова. А пока нам остается только ждать.

– Тебе придется этого ждать в участке, – сказал Рик.

Ворон принял такой вид, будто его это мало касалось.

– Тоже мне большое дело. Ну, просижу я там полдня. Они возьмут меня и попытаются заставить что-то рассказать, но потом отпустят, потому что рассказывать мне будет нечего.

– Приготовься лучше к тому, что тебя задержат и не выпустят, пока за тебя не внесут залог, – предупредил Рик. – Тут речь идет об убийстве, а ты не из нашего штата. Они аргументируют это тем, что ты можешь уехать. Так можно просидеть в тюрьме до самого суда.

– Не имеют права.

– Если есть хоть малейшее вещественное доказательство, связанное с тобой, то имеют. Кто-то уже однажды пытался тебя подставить, и тебя спасло только то, что полиция действовала непрофессионально. Может, этот кто-то повторит попытку.

Монаган вспомнила оранжевую вспышку в темной кухне «Эспехо Верде», и это вокресило в памяти картину, как весело Ворон перекрашивал футболку «Кафе Хон» у нее дома – тогда его руки стали ярко-желтыми, а кольцо провалилось в раковину. Тогдашний цвет манго был практически идентичен тому, что она увидела на запятнанной одежде. «У меня была футболка “Кафе Хон”», – сказал он ей субботней ночью.

– Мне нельзя попасть в тюрьму в эти выходные…

– Почему, Ворон? – спросила Тесс. – Что должно произойти? Что Эмми собирается сделать?

– Ничего, – сказал он, и взгляд его потускнел. – Но у нас запланированы концерты. В «Морге» нам заплатили аванс, и если в пятницу и субботу в группе окажется меньше трех человек из четырех, нам придется его вернуть. А у меня уже нет этих денег, понимаешь? Их нет, все ушло на такие пустяки, как еда и бензин.

– Если окажешься в тюрьме, тебе не придется переживать на эту тему, – сказал Рик. – Если тебя задержат, и мне придется внести залог, твои родители смогут подкинуть немного денег?

– Позвонишь родителям – уволю, – непоколебимо заявил Ворон. – Не хочу, чтобы они мне хоть как-то помогали. К тому же, если ты прав, никакого залога и платить не придется.

Рик посмотрел на часы.

– Пора звонить в полицию. Лучше я сам им позвоню, прежде чем они позвонят нам.

Ворон улыбнулся горькой перевернутой улыбкой.

– Я почищу зубы, чтобы мое дыхание на допросе было таким свежим, чтобы можно было целоваться, если до этого дойдет.

Рик взял телефон из круглой ниши в стене.

– Детектива Гусмана, – произнес он в трубку. Пока он ждал, когда его соединят, Рик обратился к Тесс: – Тебе следовало позвонить мне прямо оттуда. То, как ты поступила, выглядит не очень хорошо. Будто ты признала, что он виновен.

Она почувствовала себя ребенком, а потому ее ответ прозвучал по-детски жалобно:

– Я уже устала попадать на допросы в полицию. И устала находить трупы. Пусть Эй-Джей рассказывает им все в подробностях. И вообще, пока Ворон не сдался, то какая разница? У нас нет причин признавать, что он в этом замешан.

– Я надеюсь лишь на то, что Гусман думает так же, – сказал Рик. – Он собирается брать трубку или нет? Страшно подумать, черт возьми, сколько минут своей жизни я провожу, ожидая ответа. Верните мне эти минуты! Когда смерть явится за мной, я хочу получить обратно каждую минуту, что провисел на трубке и простоял в пробках и очередях.

Несмотря на то что в гостиной было несколько окон, здесь было не то чтобы светло – возможно, из-за того, что комната выходила окнами на север. В послеобеденное время в квартале Ворона было тихо, и Тесс отчетливо слышала все окружающие ее звуки – немелодичное жужжание Рика, ветер, раскачивающий ветви деревьев, машина, медленно движущаяся по кварталу, шелестящие кусты, заливистый многолосый лай, доносящийся через квартал или два. Равномерные и приглушенные звуки движения на ближайшем хайвее.

Затем до нее донеслись новые звуки – бегущая вода в ванной и шаги Ворона, который ходил в глубине дома и собирал вещи.

– Рик…

Но тот слышал – осознанно или нет – то же самое. Он бросил трубку – на линии как раз послышался голос Гусмана. По узкому коридору они подбежали к ванной, представляющей собой большое старомодное помещение с высокими встроенными ящичками и маленькими квадратными окошками. Ближайшее к двери окно было открыто, а стекло выдавлено наружу.

– Машина все еще на месте, – сказала Тесс, указывая на «Вольво» с мэрилендскими номерами.

– Это только потому, что его связка ключей осталась у входной двери. А поскольку здесь рядом парк, он уже получил хорошее преимущество на старте, – сказал Рик. – И почему я не догадался, что он исполнит «Норвежское дерево» на бис?

– «Норвежское дерево»?

– Ну да, Ворон-то упорхнул[178], – он грустно улыбнулся собственной глупой шутке.