– Папа говорит, что на той неделе ты раздавил белку.

Я поджимаю губы.

– Она выскочила прямо под колеса. Это было самоубийство.

– Ну а я не собираюсь кончать с собой. Дойду пешком, – легко отвечает она и поворачивается к двери.

Я тут же вскакиваю и ищу взглядом кроссовки.

– Давай я тебя провожу. Уже стемнело, надо быть осторожней.

Эмма снова разворачивается ко мне и мотает головой.

– Да все будет нормально. Она живет недалеко, я уже сто раз туда ходила. – Ее взгляд падает на страницу с недописанными нотами, и она добавляет: – К тому же ты хотел закончить свою песню. Не отвлекайся.

– Пусть мама или папа тебя проводят. Не ходи одна.

– Папа у себя в кабинете, работает, а у мамы мигрень. Не волнуйся, со мной все будет хорошо.

Мне и правда хотелось бы поработать над песней. Я хочу подарить ее Люси на день рождения. Я знаю, что времени еще полно, ведь ее день рождения совпадает с Рождеством. Но это моя первая песня, и я хочу, чтобы она получилась идеальной.

– Ну ладно. Ты уверена?

– Уверена, уверена. Я переоденусь, соберу вещи и пойду. – Она улыбается. – Если хочешь, завтра можем отрепетировать твою песню на пианино.

Я задумчиво кусаю ноготь. Пианино не очень-то мне дается, но Эмма – хороший учитель, и я был бы рад попрактиковаться с ней, прежде чем исполнить песню перед Люси.

– Договорились. Напиши мне, когда будешь у Марджори.

– Хорошо. – Она показывает мне телефон в знак согласия.

– Я серьезно, Эмма. Не забудь.

– Кэл, да все в порядке. Я тебе напишу, обещаю.

Я знаю, что напишет. Она всегда держит слово.

– Ладно, иди развлекайся. Завтра увидимся.

Эмма в последний раз наклоняется к орхидее, чтобы ее понюхать, а затем идет к двери.

– Пока-пока! – чирикает она.

Больше мы с ней не говорим, и через двадцать минут я слышу щелчок входной двери.

Следующие двадцать минут я провожу, погруженный в ноты и аккорды, постукивая карандашом по подбородку и пытаясь превратить бессвязные обрывки мелодии в самую прекрасную фортепианную песню для самой прекрасной девочки, которую я знаю.

Потом проходят еще двадцать минут.

И еще.

Только через час я понимаю, что Эмма так мне и не написала.

Наши дни

Я шагаю по гаражу. Из динамика под потолком грохочет Alice in Chains, намекая, что я совершил большую ошибку.

– Так и знал, что ты припрешься сюда на Рождество, одинокий ты ублюдок.

Сжимая сигарету двумя пальцами, я бросаю взгляд на Данте, склонившегося над открытым капотом. Его усмешка теряется в облаке дыма, который я выдыхаю через нос.

– И что? У меня много работы. Сам-то ты что здесь забыл?

– То же, что и ты. Одинокий ублюдок видит другого одинокого ублюдка издалека.

– Я не одинок. Мне просто нравится одиночество.

– А в чем разница? – он поворачивается ко мне.

– В выборе.

Он скептически фыркает и тянется к шестигранному ключу.

– Как поживает твоя девушка? – спрашивает он, озаренный лучом утреннего солнца. – Наверное, просит Санту подарить тебе сифилис?

– Пошел на хрен, – вяло отвечаю я, потому что он прав. – Она не моя девушка.

– Уже нет, – соглашается Данте. – Ты придурок.

Здесь он тоже прав, но признавать я это не намерен.

– Мы уже все обсудили, и это по-прежнему не твое дело.

Данте разворачивается, не вставая с табуретки, и смеряет меня недовольным взглядом. Его комбинезон покрыт пятнами черной смазки, под цвет волос.

– Она была частью нашей команды, мужик. Эта бедная девочка всем нам нравилась, а ты прогнал ее, всю в слезах. Как тебе спится ночью?

– Никак.

Я складываю руки на груди и сжимаю зубы. Чувство вины причиняет мне давно позабытую боль. Я с усилием отвожу взгляд от решительного выражения на лице Данте.

Он прав.

Он абсолютно прав, и у меня нет сил это отрицать. Я повел себя как стопроцентный придурок. Уволить Люси было единственным разумным решением, и я не жалею об этом, как не жалею о том, что довел ее до оргазма на своем столе, а также что видел ее запрокинутую от восторга голову и покрасневшие от страсти щеки. Но я жалею, что сделал это в один и тот же день.

Момент был ужасный.

Моя неосторожность ранила ее в самое сердце.

И меня.

Я машинально достаю из кармана телефон, надеясь увидеть пропущенный звонок или сообщение от Люси.

Ничего.

Уже восемь утра. Она наверняка встала, но явно не думает ни обо мне, ни о наших планах. Мы собирались провести Рождество вместе – испечь кекс, обменяться подарками, предаться воспоминаниям у наряженной елки.

Данте видит мои страдания и сыпет соль на рану.

– Она тебе не напишет, бро. Она плачет.

– Ты засранец.

– Уж кто бы говорил. – Он слегка улыбается, развеивая тяжелую атмосферу. – Иди утешь ее. Хватит трусить, просто скажи, что был неправ.

Я сглатываю и убираю телефон поглубже в карман, чтобы побороть искушение достать его снова.

– Она не хочет меня видеть, – признаю я, и Данте перестает улыбаться, слыша мой надломленный голос. Я откашливаюсь. – Все нормально. Так будет лучше.

Вспоминая вчерашний напряженный разговор, я думаю, что это действительно так. Несчастный голос Люси преследовал меня всю ночь. Я не мог заснуть, не мог хотя бы ненадолго забыться. Я даже выгнал из постели ни в чем не виноватую Стрекозу, которая пыталась утешить меня, мурлыкая и тыкаясь в изгиб моей шеи. Но я не заслужил утешения.

Я делаю длинную затяжку и кашляю.

– Ты говоришь, как настоящий трус, – говорит Данте, наклоняясь вперед. – Лучше будет, если она не проведет все Рождество в тоске. У нее ведь и день рождения сегодня, да? Чтоб тебя, Бишоп, иди и извинись. И заодно возьми ее обратно на работу.

Мои мышцы невольно напрягаются. Я стряхиваю пепел на пол гаража.

– Она уже нашла новую работу.

У этого бармена, Нэша.

Какого черта?

Он же просто пытается с ней переспать. И теперь она, наверно, согласится. Меня от одной мысли блевать тянет.

И все же Данте прав. Я снова достаю телефон и набираю сообщение одной рукой. Надеюсь, Люси не желает мне сифилиса.

Я:

Счастливого Рождества. Я сейчас приеду. Хочу кое-что тебе подарить.

Это правда.

Я долго ломал голову над достойным подарком. Люси не отличается меркантильностью, так что туфли, сумочка или красивый свитер отпадают. Нужно было что-то особенное, так что мне изготовили подарок на заказ прямо перед той свадьбой, окончившейся катастрофой. Катастрофой, от которой мы так и