– Клади на стол, – сказал Глеб. – Копии снимал, джигит?

– Я честный человек, – с достоинством объявил Багдасарян, – никого не обманываю. Твой Косарев мне услугу – я ему кассету. Потом подружимся, кассета уже не понадобится, так зачем какие-то копии-шмопии?

– Верю, – сказал Глеб. – Теперь гони остальное.

– Что остальное, э? Какое остальное? Что еще хочешь, слушай?! Деньги тебе надо? Деньги дома не держу, за ними в офис ехать надо!

– Бумаги, – терпеливо сказал Глеб. – Кассета сама по себе ничего не доказывает, это тебе любой юрист скажет. Уверен, что у тебя где-то и документы имеются – свидетельские показания, заявление потерпевшей, еще какая-нибудь макулатура на эту тему. Бумаги давай, Аршак. Да не торгуйся, ты не на базаре! Мне действительно некогда. Вот шлепну тебя сейчас, а потом спалю это клопиное гнездо к чертовой матери.

– Стреляй, шакал, – сказал Багдасарян. – Стреляй! Думаешь, ты меня напугал, э?

– Ну, значит, бумаги точно здесь, – констатировал Глеб, поднимая оба пистолета на уровень глаз. – А за твое плохое поведение я тебя накажу: не стану убивать, а просто прострелю обе ноги, чтоб ты заживо сгорел, старый подонок. Как тебе это понравится, а? Ты у нас спортсмен, сердце у тебя крепкое, так что ты до самого конца доживешь, даже сознания не потеряешь. Не то что старик, которого твои джигиты насмерть замучили. Сволочи вы, а еще православные!

Багдасарян, казалось, задумался, а потом махнул рукой.

– Э, что делать, когда делать нечего! Все равно убьешь, по глазам вижу.

– По каким еще глазам? – сказал Глеб. – Что ты там увидел сквозь очки?

– Ничего, – сказал Багдасарян. – Об этом и говорю. Ладно, забирай что хочешь, мертвому оно все равно не нужно. Никому не нужно, слушай! Ашот мертвый, я тоже скоро мертвый буду...

– А ваш мэр самостоятельно в сортир дороги не найдет, не то что в губернаторское кресло, – закончил за него Глеб.

– Правильно говоришь, – вынимая из кармана бренчащую связку ключей, согласился Аршак. – Хорошо вопрос изучил, э? Вижу, ты не бандит, к братве отношения не имеешь. ФСБ?

Глеб промолчал. Багдасарян отодвинул в сторону одну из висевших на стене картин, еще немного побренчал ключами и со скрипом открыл тяжелую квадратную дверцу вмонтированного в стену потайного сейфа.

– Сейчас, – бормотал он, роясь в сейфе, – сейчас получишь свои бумаги...

Глеб подумал, что надо бы приказать ему отойти от сейфа и найти бумаги самому, но потом решил: пускай. Убивать безоружного – дело привычное, но неприятное. Пусть копается, надо дать ему шанс. А он хорошо держится, этот старый бандит...

– Кстати, – сказал он в спину Аршаку, – хочу напоследок сделать тебе маленький подарок.

Плечи Багдасаряна перестали шевелиться, шуршание бумаг в сейфе стихло.

– Какой подарок, э? – спросил Аршак, не поворачивая головы.

– Хочу, чтобы ты знал: Гамлет перед тобой ни в чем не виноват. Просто я быстро стреляю – намного быстрее, чем он.

Багдасарян медленно повернул голову, и Глеб увидел его темное, обезображенное следами давних схваток, изборожденное морщинами и складками лицо.

– Спасибо, – глухо произнес Аршак. – Это правда подарок. Не маленький – большой. Как будто сын родился, понимаешь?

– Понимаю, – ответил Глеб. – Потому и сказал. Хотя, может, зря.

– Зачем зря? Не зря. Совесть чище будет – разве плохо, э?

– На моей совести одним пятном больше, одним меньше – никакой разницы, – сказал ему Глеб. – Да и на твоей тоже. Так что давай пошевеливайся, ищи бумаги.

– Уже нашел, – сказал Аршак и резко развернулся к Глебу всем корпусом, держа в руке старый, уродливый, сизый от долгого употребления ТТ.

Глеб выстрелил из обоих пистолетов одновременно. Аршака отбросило к стене; еще секунду он стоял на ногах, цепляясь левой рукой за дверцу сейфа и делая безуспешные попытки поднять ставший чересчур тяжелым для него пистолет, а потом выпустил дверцу и тяжело рухнул на пол.

– Я же предупреждал, что быстро стреляю, – сказал Глеб и, перешагнув через тело, подошел к открытому сейфу.

Бумаги, о существовании которых никто не знал наверняка, действительно были здесь, лежали на самом верху. Глеб не стал смотреть, что еще имеется в сейфе, а просто смял чуть тронутые желтизной страницы и поднес к ним зажигалку. Потом, спохватившись, вынул из кармана магнитофонную кассету, подошел к столу и переложил свою кассету в пластиковый чехол, где до сих пор лежала кассета с компроматом на Косарева. Он вернулся к стеллажу и поставил ее в свободную ячейку. Кассету Аршака Глеб разломил пополам, вынул оттуда ленту и бросил шуршащий ворох пленки в костер, который набирал силу в сейфе. Потом где-то в углу под потолком заверещал пожарный извещатель, и Сиверов понял, что ему пора.

По дороге к выходу ему пришлось застрелить двоих вооруженных людей, и еще трое погибли во дворе, когда Глеб остановился на бегу, развернулся к преследователям лицом и стрелял, пока в обоих пистолетах не кончились патроны. Когда последняя гильза, дымясь, упала в аккуратно подстриженную траву английского газона, во дворе не осталось никого, кроме Глеба Сиверова. В наступившей тишине Слепой услышал вой множества сирен. Тогда он перебежал двор, одним прыжком перемахнул через стену, открыл заранее заготовленным проволочным крючком канализационный люк, бросил крючок вниз, спустился следом и аккуратно задвинул за собой крышку.

Никем не замеченный, он выбрался из канализации почти в трех кварталах от дома покойного Аршака Багдасаряна, где уже было полно спасателей и милиции. Машина стояла там, где он ее оставил, то есть прямо перед люком. Сиверов спокойно сел за руль, запустил двигатель, потом снял и выбросил в окно латексные перчатки, после чего с огромным удовольствием закурил свою первую в этот день сигарету.

Боль в сломанной руке была адская – Костя даже представить себе не мог, что бывает такая боль. Но сознания он не потерял, и поначалу это вовсе не показалось ему удивительным или странным – ну, не потерял, и что с того? Сроду он сознания не терял, не потерял и теперь, потому что голова крепкая да и организм не подкачал... И вообще, чем терпеть такую зверскую, ни с чем не сообразную боль, лучше было бы с полчасика поваляться без сознания. А еще лучше – часок. Тогда, глядишь, боль и утихла бы сама собой, сообразив, что раз ее никто не чувствует, то и болеть незачем. А Костя бы очухался, отряхнул пыль с ушей, встал бы да и пошел себе тихонечко домой...

Встал и пошел? Только теперь Костя Завьялов припомнил, где находится, как сюда попал и по какой такой причине ему больно, и испытанный им шок был настолько силен, что даже боль временно отступила на второй план. Видно, шарахнуло его все-таки крепко, раз он ухитрился хотя бы на время забыть, в какую трясину загнал его хитрый москвич. Ведь он же нарочно это сделал, гад! Как пить дать нарочно!