я кажусь тебе холодной и недоброй. Не забывай и того, что я скажу тебе сейчас. Если бы не твое несчастье, я была бы рада выдать за тебя Октавию. Но…

– Погодите, тетушка, выслушайте меня, – перебил Трехерн. – Доктора недавно предупредили меня, что любое потрясение – неважно, страшное или, наоборот, радостное, любой шок от изумления или горя могут послужить толчком к исцелению – между тем как раньше меня убеждали, что на это понадобятся годы. Я пока ничего не говорил, ведь тут на все воля случая, но неужели мне совсем отказаться от Октавии, раз есть надежда?

– Тяжело тебя огорчать, однако, по-моему, шанс ничтожен, и неразумно делать на него ставку, когда речь идет о будущем. Вообрази, что я отдала тебе дочь, а надежды не оправдались. Вы оба будете несчастны! Нет, Морис, лучше прояви великодушие и не связывай Октавию. Пусть строит счастье с кем-нибудь другим. Эннон ее любит, ее сердце свободно… Если ты будешь молчать, она скоро проникнется к нему нежными чувствами. Бедный мой мальчик, как ни жестоки мои слова, а я должна была их произнести.

– Следует ли мне покинуть ваш дом, тетушка? – Голос Трехерна не дрогнул, даром что губы совершенно побелели.

– Нет, пока оставайся, главное, не мешай этой паре. Утаи свое чувство, если сумеешь. Однако, если для тебя отъезд предпочтительнее, можешь перебраться в город. Возьми с собой Бенсона, он о тебе позаботится. Сошлемся на твое здоровье. А я буду приезжать к тебе или писать часто-часто, чтобы ты не тосковал. Последнее слово за тобой, я в этой тяжелой ситуации хочу только проявить справедливость и доброту. Решай сам, Морис.

– Тогда я остаюсь. Свою любовь я сумею спрятать, не сомневаюсь. А если Октавия будет счастлива с Энноном, вид их обоих скоро перестанет мучить меня.

– Что ж, так тому и быть. Ты лишаешься своей компаньонки, но я заменю ее, чтобы, сколь возможно, развеивать твою печаль. Прости меня, Морис, имей сострадание к материнской тревоге. Из всех рожденных мною детей в живых остались только Джаспер и Октавия, да к тому же я овдовела.

Голос миледи дрогнул. Если какая-нибудь эгоистичная мысль либо план еще оставались в голове ее племянника, то эта мольба матери и вдовы изгнала их, затронув лучшую сторону его натуры. Сжав тетке руку, Трехерн с нежностью произнес:

– Дорогая тетушка, не сокрушайтесь так. Увечье исключило меня из жизни, однако моя душа ему не поддастся. Объединимся ради блага тех двоих, кого мы оба любим. Ибо у меня к вам разговор, касающийся Джаспера. Обещайте, что не станете выпытывать больше, чем я могу сообщить, не нарушив клятвы.

– О, благодарю! Речь пойдет, разумеется, об этой женщине, и ты скажешь все, что вправе сказать. Знай: уже при первой встрече, буквально сразу, я почувствовала к ней неприязнь, даром что она так хороша на вид и так мила в обращении.

– Мы с Джаспером познакомились с ней в Париже, незадолго до моего случая, – начал Морис. – Она тогда находилась при своем отце, который, видно, привык вести разгульную жизнь и даже в старости не отказался от прежних замашек; иными словами, он совсем не годился в опекуны красавице-дочери. Откуда-то она узнала про дядюшкино завещание, очаровала нас обоих, потом задумалась, кого предпочесть – Джаспера с титулом или меня с деньгами. Дядюшка тогда еще не изменил завещание, и я был уверен, что стану его наследником. И вот прежде, чем эта женщина успела сделать выбор между мной и Джаспером, некое событие (не спрашивайте, какое именно) вынудило нас покинуть Париж. На обратном пути мы потерпели кораблекрушение, которое стало причиной моей болезни, за этим последовали отказ в наследстве и беспомощность. Слухи дошли до Эдит Дьюберри в искаженном виде – она решила, что ни один из нас не получил ни денег, ни титула. Отец умер, оставив ее без гроша, и в момент отчаяния она вышла за генерала, чье богатство обеспечило ей роскошь и чье слабое здоровье скоро вернет ей свободу…

– И что тогда, Морис? – перебила миледи.

– Тогда она рассчитывает заполучить Джаспера, как мне кажется.

– Вот уж нет! Любой ценой мы должны воспрепятствовать этому. Я предпочла бы видеть сына мертвым, нежели женатым на такой женщине. Как вообще ее принимают в домах, подобных моему? И почему мне раньше не рассказали, кто она такая? – возмущенно воскликнула миледи.

– Я сообщил бы вам, тетушка, если бы знал. А Джаспера я уже упрекнул за легкомыслие. Но не переживайте напрасно, прошу вас. Имя миссис Сноудон не запятнано, ее всюду принимают как супругу храброго, прославленного в боях человека. Впрочем, при ее красоте, грации и такте она и без него смогла бы войти в любые двери. Здесь она погостит неделю, и я буду при ней. Это спасет от нее Джаспера, а заодно убедит Октавию в том, что мои чувства только родственные…

Морис замолк, чтобы подавить вздох.

– А за себя ты разве не опасаешься? Ведь она может лишить тебя покоя, Морис! Ты вовсе не обязан приносить в жертву мне и моим детям свои счастье и честь.

– Утрата покоя мне не грозит, ведь я люблю Октавию. Моя кузина станет моим щитом. А вы, тетушка, что бы ни случилось, помните: я стараюсь услужить вам, я искренен в стремлении отречься от собственных интересов.

– Благослови тебя Боже, сын мой! Позволь называть тебя сыном, позволь испытывать к тебе материнские чувства! Пусть я не дала тебе своей дочери, зато дам материнскую любовь и ласку.

Леди Трехерн была не менее великодушна, нежели горда, и племянник растрогал ее доверием и смирением. Они расстались молча, однако с того часа новые, более прочные узы возникли между ними, что возымело неожиданное действие на весь дом.

* * *

С нетерпением ждал Трехерн выхода миссис Сноудон, и не только любопытство было тому причиной. Трехерну хотелось знать, кто же похититель записки. А еще он жаждал взяться за роль, которую сам для себя взял. Вполне для этой роли подходящий, Морис предвкушал от нее удовольствие и тройную пользу. Во-первых, он услужит тетке и кузену, во-вторых, отвлечется от своей печали, а в-третьих – как знать! – вызвав ревность Октавии, возможно, пробудит в ней любовь. И пусть разумом Морис Трехерн решил делать то, что следовало, он был всего лишь человеком, притом человеком влюбленным.

Миссис Сноудон опаздывала. В любой гостиной она появлялась позже всех, поскольку ее туалет требовал особых усилий. А еще она любила насладиться произведенным эффектом. С того момента, как она вошла, Трехерн не спускал с нее