глаз – и вот, к его изумлению и досаде, миссис Сноудон ласково заговорила с Октавией:

– Милая мисс Трехерн, я нынче любовалась вашими павлинами. Прошу вас, разрешите мне завтра понаблюдать, как вы их кормите. Мисс Тальбот утверждает, что это прелестное зрелище.

– Выходите на террасу сразу после обеда, миссис Сноудон. Павлины как раз соберутся, и вы сможете покормить их собственноручно, – был холодный и вежливый ответ.

– Она сама в этом зелено-золотом платье – просто вылитый павлин, не правда ли? – язвительно хихикнув, шепнула Роза сэру Джасперу.

– Точно! – воскликнул он. – Хорошо бы любимцы нашей Тави имели голоса, похожие на голос миссис Сноудон, а то их пронзительные крики меня раздражают.

– А мне они нравятся. Пронзительный голос всегда честен, и тот, кто им обладает, уж конечно, не строит сомнительных планов и ничего не таит. Никогда я не доверяла сладеньким голосочкам, что так и сочатся ложью. Нет, я люблю, когда голос звучит свободно, и пусть он даже будет резким, зато подвоха можно не опасаться.

– Недурно сказано, Октавия. Я с тобой согласен, тем более что твой собственный голос как нельзя лучше иллюстрирует твою речь.

И Трехерн, усмехнувшись, покатил к миссис Сноудон, которая явно ждала его. Октавия же обернулась к брату, надеясь, что он защитит ее любимцев.

– Вы уверены? Как вы это узнали? – спросил Трехерн, делая вид, что восхищается букетом миссис Сноудон.

– Заподозрила я сразу, едва нынче утром увидела вашу кузину. Актрисы из нее точно бы не вышло. Ее личико дышало неприязнью, недоверием и презрением ко мне. Пока вы столь отчетливо не дали мне понять, что моя записка утрачена, я полагала, что мисс Трехерн беспокоится за своего брата или за вас.

Внезапная пауза и проницательный взгляд сопроводили это последнее, еле слышно произнесенное слово, однако Трехерн ответил спокойно:

– Ну и что же дальше?

– Едва я узнала, что вы не нашли записки, я поняла: она у мисс Трехерн. Наверняка ваша кузина следила за мной – да не введет в заблуждение ее невинный вид – и заметила, как я прячу записку. И вот я тихонько спросила об этом мисс Трехерн. Она такого не ожидала. Флер таинственности мигом растаял, я же усугубила ее замешательство тем, что тотчас, как только она вернула мне записку, отослала ее майору, словно он и был адресатом. Мисс Трехерн извинилась, сказала, что ее брат беспечный человек и что она приглядывает за ним, боясь, как бы он не угодил в историю. Она притворилась, будто полагала, что записка написана для сэра Джаспера, и вообще вела себя как очаровательная простушка, каковой и является.

– Сколько хлопот из-за пустяка! Бедная малютка Тави! Несомненно, вы до такой степени напугали ее, что теперь мы можем без помех писать друг другу.

– Во всяком случае, вы можете дать мне ответ здесь и сейчас.

– Прекрасно. Выходите на террасу завтра утром. Благодаря павлинам наша встреча будет выглядеть вполне естественно, тем более что для меня обычно проводить на террасе час-другой, пока ее освещает солнце.

– А как же девушка?

– Я отошлю ее.

– Вас послушать – это легче легкого.

– Так оно и будет – не только легко, но и приятно.

– Теперь вы изъясняетесь загадками и выказываете неучтивость. Не понимаю: вам не хочется оставаться с ней наедине или вы стремитесь держать ее подальше от меня?

– Выводы делайте сами. Позволите взять?..

Глазами изобразив предупреждение, Трехерн коснулся розы в букете миссис Сноудон – цветка, который одновременно символизирует любовь и молчание. Был ли это намек, что он помнит прежние отношения с миссис Сноудон, или же знак, что где-то рядом соглядатай? Миссис Сноудон сделала шаг из-за портьеры, их скрывавшей, и успела заметить, как прочь скользнула легкая тень.

– Кто это? – выдохнула она.

– Роза, – с усмешкой отвечал Трехерн и добавил, словно опасность уже миновала: – Как вы намерены объясняться с майором? Зачем вызывали его на разговор?

– Измыслю какое-нибудь затруднение, в котором мне нужен мудрый совет. Майору будет лестно, я же, сделав его своим мнимым конфидентом, смогу дурачить этого достойного человека сколько заблагорассудится. Он раздражает меня тем, что постоянно следит за мной. А теперь ведите меня в столовую и становитесь прежним душкой.

– Это невозможно, – отвечал Трехерн, доказывая обратное.

Глава IV

Кормление павлинов

Зрелище действительно было прелестное. Двенадцать горделивых птиц частью расселись на широкой каменной балюстраде, частью бродили по террасе, позволяя солнечному свету играть на зелено-золотых шеях и роскошных хвостах, либо распущенных веерами, либо тянущихся следом, подобно шлейфам. Тем милее, по контрасту с великолепными птицами, была их юная хозяйка в простом утреннем платьице и подбитой мехом накидке с капюшоном. Она кормила любимцев с рук, произнося их прихотливые клички, смеясь их выходкам и от всего сердца наслаждаясь зимним солнцем, свежим ветерком и собственной юностью.

Тихонько приблизившись, Трехерн наблюдал за девушкой влюбленными глазами и с горечью думал, что никогда еще она не была ему дороже, чем сейчас. Накануне Октавия деликатно избегала его, прощаясь с ним вечером, ограничилась тем, что наскоро пожала ему руку, а сегодня не пришла, как раньше, в библиотеку пожелать ему доброго утра. До сих пор Трехерн делал вид, что не замечает перемен, однако тут, вспомнив свое обещание тетке, решил показать Октавии, что он все понимает и смиряется с отношениями, которые отныне будут между ними.

– Доброе утро, кузина. Я тебя не спугну, если проедусь разок-другой по террасе? – произнес Трехерн бодрым голосом, но с легким упреком во взоре.

Октавия тотчас пошла к нему, протягивая руку, причем ее щечки были розовее, чем обычно, а в правдивых глазах стояли слезы. Голос предательски дрогнул, когда она заговорила с жаром:

– Вопреки всему, я хоть мгновение побуду самой собой. Морис, не думай, что я сержусь, не упрекай меня, не спрашивай разрешения находиться там, где я. У перемены есть причина. Я не своевольничаю, а демонстрирую послушание.

– Родная моя, мне это известно. Я хотел показать, что все понимаю. Эннон хороший человек, он тебя вполне достоин, и я желаю тебе счастья, которого ты заслуживаешь.

– Серьезно? – Октавия вгляделась кузену в лицо.

– А ты сомневаешься?

Трехерн настолько успешно скрыл свои чувства, что ни мимика, ни голос, ни жест не дали Октавии ни единого намека на их наличие. Она потупилась, помрачнела и опустила простертую к Трехерну руку – вроде бы с целью приласкать павлина, что жадно клевал корм в ее корзинке.

– Бедняжка Аргус, – начала Октавия, меняя тему, – ты растерял свои нарядные перья, и все отвернулись от тебя, кроме малютки