(от этой меры освобождались только подростки до шестнадцати лет, беременные и кормящие женщины)[652]. Одиннадцатичасовой рабочий день и шестидневная рабочая неделя стали нормой. Комитет в срочном порядке начал трудовую мобилизацию, чтобы заменить ушедших на фронт квалифицированных рабочих. Он предписал профучилищам предоставить группы выпускников численностью от 50 до 5000 человек для работы на производстве самолетов, вооружения и боеприпасов, наркоматы обязались обеспечить их общежитиями. В течение всего лета Комитет перенаправлял получаемые им запросы от оборонных предприятий в ГУТР, со своей стороны присылавшее только что завершивших обучение молодых механиков, фрезеровщиков, токарей, шоферов и корабельных плотников. Подростков часто посылали на работу и еще до окончания курса[653].

Однако выпускников ремесленных училищ оказалось недостаточно, чтобы заполнить тысячи вакансий, открывшихся в результате увеличения объемов производства и призыва в армию. Комитет решил пополнить ряды юных выпускников работниками отраслей, объявленных «второстепенными» по сравнению с обороной: сотрудниками административных учреждений и теми, кто занимался ручным трудом. Например, в Москве 2750 работников кустарного производства направили на шарикоподшипниковый завод и на завод «Компрессор», выпускавший легендарные «катюши» – боевые машины реактивной артиллерии[654]. Большинство рабочих по-прежнему жили дома, хотя отдельным группам в преддверии масштабных перемещений пришлось перебраться из пригородов в города. Комитет обладал полномочиями переводить рабочих из одной отрасли в другую или с одного завода на другой[655]. Систематическое усыхание «второстепенных» отраслей в конечном счете сказывалось на всей стране. Пропали ателье и ремонтные мастерские, исчезли мыло, иголки, нитки, обувь, одежда, постельное белье, бумага и многие другие необходимые в повседневной жизни вещи. Только один потребительский сектор не лишился квалифицированных работников. Комитет мобилизовал около ста бондарей из разных областей для работы на пивоваренных и ликеро-водочных заводах – эта отрасль сохранила статус первостепенно значимой[656].

Трудовая мобилизация, как и призыв в армию, носила обязательный характер. Но в первые месяцы войны большинству мобилизованных рабочих не пришлось покидать свои дома. К середине лета 1941 года начала расти потребность в рабочих на отдаленных предприятиях. Наркомату путей сообщения нужны были рабочие, которые бы строили и ремонтировали дороги, железнодорожные пути, помещения складов и станции, пострадавшие от немецких бомбежек или разрушенные ими. За один только день 18 июля 1941 года Комитет утвердил мобилизацию более чем 30 000 человек для работы на железнодорожных объектах вдалеке от их места жительства. Проводя набор в многочисленных российских областях и республиках Центральной Азии, Комитет предписывал советам местного и республиканского уровня набирать неработающих или занятых во второстепенных отраслях[657]. Для строительства военных объектов рабочих также необходимо было отправлять в отдаленные регионы, и Комитет предоставил 11 500 человек из Азербайджана, Москвы, Новосибирска и других мест – каждая группа насчитывала около тысячи человек[658].

Нехватку рабочих рук частично компенсировали пенсионеры, по собственному желанию и даже настоянию вернувшиеся к прежней работе на заводах, и женщины. Руководители поощряли женщин, уже занятых в качестве уборщиц, служащих и вспомогательных работниц, идти на производство. Женщины, стремившиеся помочь фронту, получить специальность и больше зарабатывать, заступали на места, прежде занимаемые квалифицированными работниками-мужчинами. На одном станкостроительном заводе женщины в пылу феминистского энтузиазма летом 1941 года торжественно заявили: «Станки должны работать, и они будут работать, управляемые нами»[659]. Под лозунгом «Каждой девушке – рабочую профессию» государство развернуло массовую кампанию по перемещению женщин с конторской работы на производство. Работницы одного московского завода написали в партком: «Пусть наши воины спокойно идут на фронт. В тылу их заменит армия женщин и девушек, которые возьмут в руки инструмент, станут за станок, сядут за руль автомобиля». Осенью в Архангельской области женщины массово пошли устраиваться на лесозаготовительные заводы. К октябрю 1941 года 45 % всех рабочих в стране составляли женщины[660].

Несмотря на приток полных воодушевления добровольцев, к концу июля трудовые резервы Комитета в городах начали иссякать. 29 июля Москатов отправил Г. И. Зеленко, заместителю председателя ГУТР, служебную записку с просьбой сообщить число трудоспособных эвакуированных и неработающих и оценить потребность каждого завода и стройки в рабочей силе. Местные отделы ГУТР и плановые комиссии должны были собирать данные, еженедельно обновлять их и создать группы по учету трудовых резервов в двадцати двух областях, включая промышленные центры на востоке страны[661]. Отдав такие распоряжения, Москатов сделал заметный шаг к оценке и контролю рабочей силы. В начале сентября Комитет предпринял первую попытку мобилизации сельских жителей. Он набрал более 11 000 колхозников, в основном женщин, в Московской области для работы на оборонных предприятиях. Группу, летом уже временно занятую на добыче торфа для топлива, на зиму перевели на оборонные заводы и стройки. Колхозам было запрещено отзывать своих работников обратно до 1 апреля 1942 года[662]. Этот набор сезонных рабочих, самый масштабный на тот момент, свидетельствовал о том, что Комитет взялся за наиболее обширный трудовой резерв – крестьян. Кроме того, он нарушал сельскохозяйственный ритм труда и отдыха: после весенней посевной кампании женщин летом увозили на торфяники, осенью – на оборонные заводы, пока весной опять не наступало время сеять в колхозах. Их изматывающий график и тяжелый физический труд в полной мере отражали лозунг «Всё для фронта! Всё для победы!».

К концу 1941 года массовые окружения и потери Красной армии привели к отправке на фронт новой группы мужчин призывного возраста и дальнейшему истощению трудовых резервов. В январе 1942 года на одних только эвакуированных предприятиях недоставало 500 000 рабочих[663]. 26 декабря 1941 года Верховный Совет СССР, стремясь добиться стабилизации, серьезно ужесточил наказание для любого рабочего оборонного или связанного с обороной завода, бросившего работу. Уход с работы без разрешения теперь рассматривался как дезертирство и подпадал под военный трибунал. Наказывали за такой проступок тоже более сурово: человек получал от двух – четырех месяцев тюрьмы (по закону от 26 июня 1940 года) до пяти – восьми лет заключения или лагерей[664]. Но даже драконовское трудовое законодательство, призванное удержать рабочих на местах, не могло восполнить растущую нехватку трудовых ресурсов.

13 февраля 1942 года Президиум Верховного Совета СССР издал единственный в своем роде указ в современной военной истории: городское население обязано было нести трудовую повинность, аналогичную военному призыву. Все трудоспособные неработающие горожане, включая мужчин в возрасте от шестнадцати до пятидесяти пяти лет и женщин от шестнадцати до сорока пяти, подлежали мобилизации для работы на оборонную промышленность по месту жительства. Освобождались только учащиеся средней школы, студенты, кормящие матери и женщины с детьми младше восьми лет, не имевшие родственников, с которыми можно было оставить ребенка.