— По поводу жизни суд будет определять, Дубов, — ответил Гмыря.

— А без суда нельзя?

— Нет, — сказал Анибеков. — Нельзя.

— Напрасно-асно… Я могу дать очень много; то, что я могу дать, никто не сможет…

— Что ж, давайте, — сказал Гмыря. — Послушаем.

— Я лучше напишу-шу… х-хотите?

Он поднялся, легко взял ручку из кармана пиджака, который висел на другом стуле, потянулся к бумаге, что лежала стопкой возле лампы, размашисто написал:

«Я, Дубов Сергей Дмитриевич, считаю своим долгом заявить следующее по вопросам, связанным с моей работой на ЦРУ…»

На мгновение Дубов задумался, поднес ручку ко рту и свалился на пол, лицо его стало синеть; «скорая помощь», вызванная из Склифосовского, констатировала отек легких; три часа Дубова пытались спасти. В десять часов он умер; вскрытие показало идентичность яда, от которого погибла Ольга Винтер и он, агент ЦРУ, «Умный». Доктор, проводивший вскрытие Дубова, потерял сознание, вдохнув пары яда; вторая бригада работала в противогазах.

Он оглядел собравшихся, откашлялся, но говорить не начал; долго раскуривал сигару, даже после того, как пустил струю голубого легкого дыма прямо перед собою, словно отгонял на осенней охоте последних комаров, самых злых и надоедливых.

— Нуте-с, — наконец выкашлянул он, — с чем пойдем к руководству?

— С трупом, — выдохнул Гмыря. — Провал полнейший, что и говорить.

— Я бы так резко вопроса не ставил, — заметил Проскурин. — В конечном счете агент выявлен, утечка информации остановлена, инструкции ЦРУ у нас на руках. Разве этого мало?

— Зачем себя успокаивать? — Коновалов пожал плечами, прислушался к бою курантов — отзвонило два раза, два часа ночи. — То, что сказал подполковник, — само собою разумеющееся, но главного мы не выполнили: мы не имеем изобличенных с поличным разведчиков.

— Верно, — согласился Константинов. — Снова провал. Но мы должны их изобличить.

— Как же без Дубова мы их теперь возьмем? — спросил Проскурин. — Не следует обольщаться, надо довольствоваться тем, что есть.

— Давайте проанализируем, что мы имеем, — сказал Константинов. — Начинайте, товарищ Гмыря.

Тот поднялся:

— Мало что имеем. В наших руках инструкции: послезавтра Дубов должен встретиться с неизвестным разведчиком, скорее всего с Лунсом или Карповичем. Место сигнального пароля для машины Дубова — стоянка на «Паркплатц». Где эта стоянка, нам неизвестно. Неизвестно и точное место встречи в парке, а он — громаден. Чтобы вывести работников ЦРУ на встречу с Дубовым у объекта «Парк», мы должны высчитать, где находится «Паркплатц». Пока — все.

— Вы? — обратился Константинов к Проскурину.

— Согласен с Гмырей.

— Товарищ Коновалов…

— Если мы хотим выйти послезавтра в «Парк», надо продумать легенду для исчезновения Дубова, столь внезапного: разведчики смотрят не только за машиной, но и за ним самим.

— Все? — спросил Константинов. — Спасибо. Итак, первое: подразделение товарища Гмыри разрабатывает и обеспечивает легенду «срочной командировки» Дубова на Дальний Восток, на конференцию по проблемам, связанным с зоной Тихого океана. Второе: подразделение Проскурина продолжает работу по аккуратному опросу всех знакомых Дубова: маршруты поездок; время; привычные места парковок. Третье: подразделение Коновалова готовит все материалы о маршрутах выявленных сотрудников ЦРУ — не было ли пересечений, снятия сигналов с дубовских мест стоянок, вроде той, у МГИМО, это, видимо, парольный сигнал, полученный им в прежней инструкции, очень похоже: он оставил там машину чуть более чем на полчаса, встретил Ольгу, а на следующий день пошел на контакт в Парк Победы.

— А как же мы вычислим «Паркплатц»? — вздохнул Проскурин. — Никаких зацепок…

— Вызывайте Ольгу Вронскую к девяти утра, — сказал Константинов. — Попробуем с ней побеседовать. Пригласите Парамонова, он ведь и Дубову делал профилактику.

В четыре часа утра Константинов отправил сообщение Славину:

«Попросите Глэбба о содействии в вызове Зотова в Союз. Дайте понять, что от вас требуют это; таким образом, вы еще раз подтвердите успех его „операции прикрытия“. Фотографию с Пилар считаю нецелесообразным вводить в мероприятие. Полагаю, что этот документ нам пригодится позже».

В пять часов утра Константинов утвердил макет «Парка Победы», который делали весь день: надо было продумать, как расположить оперативные силы, ибо оцепить следовало огромный район, точное место встречи в инструкции указано не было; в течение дня нужно было передислоцировать туда сотрудников, расставить специальные телекамеры, аппаратуру ночного видения, разместить штаб операции по захвату разведчика ЦРУ.

В девять утра Ольга Вронская вошла в кабинет Константинова, улыбнулась ему, ни тени недоумения не было на ее лице, совершенно спокойна.

— Здравствуйте, мне сказали, чтобы я приехала к четвертому подъезду…

— Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста. Успели позавтракать?

— А я сегодня вообще не буду есть — только холодная вода.

— Держите разгрузочные дни?

— Третий раз в жизни.

— С врачом посоветовались? Это, говорят, не всем показано.

— Мой друг прекрасно знает йогу, он убежден, что голодный день необходим, — Ольга глянула на часы.

— Уже захотелось поесть? — спросил Константинов. — Ждете вечера?

— Нет, я должна позвонить на работу.

— Как вы думаете, почему вас пригласили ко мне?

— Наверное, в связи с выездом за границу…

— Вы собираетесь за границу?

— Да. С Сережей… С моим будущим мужем, — пояснила она.

— Понятно. Нет, я пригласил не в связи с этим, хотя… Я хочу вас спросить: как бы вы отнеслись к человеку, которого мы подозреваем в шпионаже?

— Так же, как и вы, — легко ответила Ольга. — Шпион — это отвратительно.

— Почему? — поинтересовался Константинов. — Тоже все-таки работа… Есть плотники, есть летчики, есть шпионы…

Ольга рассмеялась:

— Хорошенькая работа!

— Высокооплачиваемая. По нынешним временам шпиону «за вредность» хорошо платят.

— Я помню, мама читала стихи в детстве: «Наемник вражьих банд, переходил границу враг, шпион и диверсант». Я после этого с бабушкой по лесу боялась гулять, за каждым кустом шпион и диверсант виделся.

— Любите бабушку?

— Обожаю.

— Больше, чем маму?

— Так нельзя спрашивать…

— Почему?

— Потому что обидно придется отвечать или лживо, а я ни того, ни другого не хочу.